Стена легко сдается под носком моего ботинка. Всего двадцать хороших ударов хватает на то, чтобы пробить дыру в гипсокартоне. Куча раскрошенных обломков лежит на синтетическом ковровом покрытии бежевого цвета. Стыд, как серийный убийца, пронзает меня за то, что не смогла обуздать вспышку гнева, затем душит глупая мысль: «Кому нужно послать чек за нанесенный ущерб?»
Словно волна, накатывающаяся на пляж давно покинутого побережья, подступает к моему горлу тошнота. Я снова стою на коленях, вознося молитву богам дешевых ковровых покрытий.
Пожалуйста, пусть смерть будет быстрой.
Сейчас
Тени протянулись по мощеной дорожке с востока на запад. Солнце пока еще не утратило утренней мягкости и не обрело своей самоуверенности. Я брожу по комнатам, не останавливаясь для того, чтобы рассматривать останки умерших веков. В воздухе разлита тишина, баюкающая мою интуицию, сообщающая мне, что я одна. Я проверяю ее и убеждаюсь, что мои инстинкты остры и верны: Ирины, дельфийской Медузы, здесь нет. Когда-то в прошлом это не беспокоило бы меня. Но то было раньше. Мне об этом сообщают большие дорогие окна музея. Бешено стучащее сердце лжет. Мои страхи фабрикуют эту ложь с единственной целью — подпитать мою паранойю.
На ступенях никого нет. На дорожке, насколько мне видно, тоже никого. Только Эсмеральда, но она занята травами и прочими вещами, которые ослы считают для себя важными. Ее спокойствие как прохладная ладонь, прижатая к моему лбу, предлагает мне расслабиться. Уши слушают. Мозг обрабатывает информацию. Мой пульс продолжает галопировать, несмотря ни на что.
Мы с Ириной ходили туда вчера, и она показывала мне представляющие интерес объекты: стадион, храм Аполлона, толос — круглое строение с тремя сохранившимися из двадцати колонн дорического ордера. Но мы не приблизились вплотную и насладились дыханием древности на расстоянии.
Я попала в петлю дежавю. Изменилась лишь картинка, но чувство опасности и сопутствующие ему ощущения остались. Что-то меня преследует, кто-то ускользает, а я спешу за ним, но не успеваю, чтобы помочь. Признаться, ничто не говорит о том, что Ирина в опасности. Нет следов борьбы, и, если бы она позвала, я бы ее услышала. Но интуиция шепчет мне, что это обман, и я напряженно вслушиваюсь.
Руины горделиво возносятся в небо, белея в солнечном сиянии. Какой-то шум струится между камнями, разливаясь в утреннем воздухе. Поначалу я думаю, что это Ирина разговаривает сама с собой, но вскоре шум разделяется на два различимых голоса: мягкий деликатный, принадлежащий Ирине, и другой, более низкий и грубый, преодолевающий затруднение в самом себе.
Пойди. Останься. Пойди. Останься. Во мне происходит внутренняя борьба, а затем все решается без моего участия.
— Иди сюда, я знаю, ты там, — доносится до меня низкий голос.
Я иду словно во сне.
— Ближе, я хочу увидеть тебя.
Огибаю угол. Иду по Священной дороге, пока моему взору не открывается полигональная стена. Затем я останавливаюсь, потому что на дороге возвышается камень, и мой мозг пытается найти хоть какое-то осмысленное толкование тому, что я вижу. Да, это странный светлый камень, но с человеческой серединой. Руки и ноги растут из каменной сердцевины, висят наподобие постиранного белья на солнце. Эти бесполезные конечности венчает женская голова с собранными в высокий пучок волосами; ее глаза проницательны, как будто она все знает. Плеть вьющегося растения поднимается до середины ее роста, разветвляясь и обвивая ее наподобие широкого зеленого пояса. Она старше Ирины, но у обеих карие глаза, а носы имеют одинаковый изгиб.
Дженни лежит неподвижно на тротуаре, у нее на лбу красный кружок.
Дыра в моем сердце увеличивается еще на дюйм.
— Это правда, — запинаясь, говорит она на английском, — что ты беременна?
Я прикрываю руками живот.
— Да.
— Подойди сюда.
— Нет.
— Ты не веришь?
— Почти никому и никогда. Сейчас нет.
Она кивает.
— Зачем ты сюда пришла?
— Искала Ирину.
— И что бы ты могла сделать, окажись она в опасности? Рисковала бы ты своей жизнью и жизнью своего нерожденного ребенка ради ее спасения?
— Мой ребенок подвергается риску с самого начала.
— Ирина сказала мне, что ты ищешь своего мужа.
Я не поправляю ее.
— Да.
— Ты проделала весь этот путь из Америки через полмира, чтобы найти этого человека?
— Да.
— Сколько женщин способно на такое? Если бы наш мир не погиб, о тебе сложили бы поэму, длинную, состоящую из историй, наполненных полуфантастическими событиями, связанными одним непреложным фактом: ты — героиня.
— Герои смертны.
— Мы все смертны. Герои умирают за нечто большее, чем они сами, стяжая этим славу.
Она обращает взгляд на Ирину.
— Пожалуйста, воды.
Ирина подносит бутылку к губам женщины и медленно наклоняет. Видно, что они делали это и раньше, доведя действо до совершенства.
— Что случилось? — спрашиваю я. — Мы можем вас освободить? Где-нибудь поблизости, возможно, есть инструменты.
Ее смех больше похож на хриплое дыхание.
— Это не камень. Это кость.
Потрясение заставляет меня замолчать. Мои щеки краснеют от смущения.
— Сначала у меня была болезнь, превращавшая мое тело в камень, как говорят. Ткани, кости — все твердело, превращаясь в однородную массу. Но это происходило медленно. Потом пришла другая болезнь, и мой собственный скелет стал меня поглощать.
Еще один хриплый смешок.
— Моя сестра превратилась в Медузу, а я стала частью ландшафта.
— Но почему здесь? Почему не стоять поближе к укрытию?
— Мне нравится этот вид. Он помогает мне поверить, что я свободна.
Весь мир стал «комнатой страха». Женщины, состоящие из змей и кости, мужчины с хвостами, первобытные существа, питающиеся человеческим мясом. Оставшиеся в живых пытаются найти хоть какой-то островок безопасности в этом кипящем котле.
— Мне нужно идти дальше, — говорю я им. — Я должна найти Ника, если он еще жив.
— Он жив, — говорит каменная женщина.
— Откуда…
Ирина склоняет голову.
— У моей сестры дар провидицы. Она видит будущее. Она многое знает. Она — сивилла, оракул дельфийский. До нее в Дельфах не было оракула уже много столетий.
— Замолчи, сестра. Боги и так уже достаточно прогневались. Не давай им повода забрать у тебя еще больше.
— Что они могут еще забрать? — спрашивает Ирина.
— Ты все еще жива, разве нет?