— Предупреждаю, тебе тоже придется сдавать анализы, — сказала Эми по пути в Сент-Луис. — Сперму, в частности.
— Знаю. А почему таким тоном?
— Ну, я думала, ты для этого слишком гордый. Или стеснительный.
На самом деле во мне кипела дрянная смесь того и другого. Тем не менее я покорно явился в медицинский консультативный центр и направился в специальную полутемную комнатку. Мужики приходили сюда с одной-единственной целью: полирнуть сучок, передернуть затвор, погонять лысого, подергать корнишон, придушить одноглазого удава, потеребить моржа, попеть соло, замочить бельишко в собственном соку… Я часто прибегаю к юмору в целях самозащиты.
В кабинете стояло обитое винилом кресло, телевизор с видеопроигрывателем и стол, на котором лежала пачка чистых салфеток и коробка с дисками. Судя по женским прическам (и вверху и внизу), порнофильмы снимались в начале девяностых. Действо было умеренно жестким. Вот интересный вопрос: а кто же подбирает фильмы для пунктов приема спермы? Кто определяет, что понравится мужчине, но чтобы не слишком унизить женщин, кроме тех, что внутри этих стен: медиков и жен, полных надежд и накачанных гормонами?
Еще дважды я посещал этот кабинет — в консультативном центре любят перестраховываться. А Эми между тем не делала ничего. Должна была принимать гормоны, но все не начинала. Она вообще палец о палец не ударила. Это ей предстояли беременность и роды, поэтому пару месяцев я старался не грузить ее, не перегибать палку. Просто поглядывал на пузырек с пилюлями — не уменьшается ли уровень. Наконец, одним зимним вечером, выпив несколько кружек пива, я поднялся на крыльцо, вошел в дом, сбросил обледеневшую одежду и, устроившись рядом с Эми на кровати, ткнулся носом ей в плечо, прошептав в теплую кожу: «Давай сделаем ребенка, Эми, давай сделаем малыша…» И она ответила: «Нет». Я ожидал смятения, нервозности, неуверенности: «Ах, Ник, смогу ли я быть хорошей мамой?» А тут холодное, обезоруживающее «Нет». И никакой лазейки. Я ожидал нервозности, опасений, переживаний. «Ник, а я смогу быть хорошей мамой?» Очередное, которое ее больше не интересовало. «Я поняла, что на меня навалится самое трудное, — рассуждала она. — Все эти подгузники, врачи, воспитание… А ты будешь витать, как вольный ветерок, и изображать веселого папочку. Мне придется вкалывать, чтобы вырастить из них хороших людей, но ты обязательно все испортишь. И все равно они будут тебя любить, а меня ненавидеть».
Я пытался доказать Эми: все будет совсем не так, но она не верила. Убеждал ее, что не просто хочу ребенка — ребенок мне совершенно необходим. Я должен был убедиться, что способен любить всей душой и что со мной маленькое существо всегда будет чувствовать себя желанным в этом мире. Я хотел доказать, что могу лучше исполнять отеческий долг, чем мой беспутный родитель. Я выращу человека, не похожего на меня.
Но как я ни старался, Эми оставалась непоколебима.
Год спустя я получил извещение из клиники. Врачи предупреждали, что не будут хранить мою сперму, если мы не свяжемся с ними. Я оставил распечатанное письмо на обеденном столе как откровенный упрек. Через три дня увидел его в мусорном ведре. Больше мы эту тему не затрагивали.
К тому времени я уже пару месяцев тайно встречался с Энди, а потому не имел морального права проявлять недовольство. Но боль оставалась, я продолжал мечтать о нашем — моем и Эми — ребенке. Я привязался к нему. Я был уверен: у нас с Эми получился бы замечательный малыш.
Марионетки настороженно следили за мной черными глазами. Выглянув в окно, я убедился, что фургоны с телевизионщиками закрылись, и вышел в теплую ночь. Самое время прогуляться. Даже если попадусь на глаза какому-нибудь репортеру-одиночке из желтой прессы, плевать.
Я пересек наш пригород, потом шагал три четверти часа по Ривер-роуд и наконец по шоссе через Карфаген. Полчаса среди грохота моторов и ядовитого выхлопа. Мимо автосалонов с грузовиками, выставленными на продажу, как коробки с конфетами. Мимо забегаловок быстрого питания, винных магазинчиков, мини-маркетов и заправок. И вот я в центре. Ни одного пешехода за все это время, только безликие силуэты за стеклами скользящих мимо автомобилей.
Время подбиралось к полуночи. Я миновал «Бар», несмотря на то что очень хотел зайти. Один-два репортера наверняка там торчат, поджидая меня. Я бы на их месте так и поступил. Но мне хотелось в какой-нибудь другой бар. Побыть среди людей, посмеяться, снять напряжение. Минут за пятнадцать я добрался до другого питейного заведения, на противоположном краю городского центра, где обычно собиралась молодежь, — дешевле и шумнее, чем у нас, зато и по субботам к утру все уборные заблеваны. Но здесь любят околачиваться сверстники Энди. Вдруг кто-то из друзей вытащил ее этим вечером развеяться? Встреча с ней была бы подарком судьбы. Хотя бы оценить ее настроение. Ну а если нет, то хлебнуть какого-нибудь пойла.
Я потусовался в баре. Энди не видать. Бейсболка с длинным козырьком частично скрывала мое лицо, и все равно, пробираясь в толпе, я нет-нет да ловил пристальный взгляд. Меня узнавали. «Это тот самый парень? Нет, правда?»
Середина июля. Если так пойдет и дальше, к октябрю Ник Данн приобретет настолько дурную славу, что под него начнут рядиться на Хеллоуин. Копна светлых волос, книга «Удивительная Эми» под мышкой. Го сказала, что ей полдюжины раз звонили и спрашивали, нельзя ли купить в «Баре» сувенирную футболку? Только этого нам и не хватало.
Присев у стойки, я попросил виски. Бармен, парень приблизительно моего возраста, слишком долго и пристально разглядывал меня. Явно размышлял, стоит ли обслуживать этого типа. В конце концов с откровенной неохотой, раздувая ноздри, поставил передо мной стаканчик. Когда я потянулся за бумажником, халдей торопливо выставил перед собой ладонь:
— Парень, мне твои деньги не нужны. Вообще.
Я все равно оставил плату на стойке. Вот же гандон…
Когда я дал знак, что не прочь бы повторить, он зыркнул на меня, покачал головой, а потом склонился к женщине, с которой о чем-то болтал. Пару секунд спустя она покосилась на меня, притворяясь, что просто смотрит по сторонам. Кивнула, в то время как губы шевельнулись: «Да, это он. Ник Данн».
Бармен ко мне так и не подошел.
И нельзя заорать, нельзя стукнуть кулаком по стойке: «Эй, мудила! Ты мне дашь гребаного вискаря или нет»? Нельзя становиться в глазах людей, которые и так о тебе невысокого мнения, законченным дерьмом.
Значит, единственный вариант — сидеть и терпеть. И я не уходил. Склонился над пустым стаканом и сделал вид, будто глубоко задумался. Проверил запасной телефон, вдруг звонила Энди. Не звонила. Потом вытащил основной мобильник и разложил пасьянс, притворяясь, будто занят очень важным делом. И все это со мной сотворила моя жена. Превратила в человека, который не может купить выпивку в родном городе. Господи, как же я ее ненавидел…
— Это был скотч?
Рядом со мной стояла девушка не старше Энди. Азиатская внешность, черные длинные волосы, деловой прикид. Очень симпатичная.