1991-й. Переход на другое место. Его нанимает стареющий хозяин гаража на юге, в Безье. Здесь он творит чудеса. Он умеет не только наводить лоск на машины, но и разговаривать с клиентами. Через два года хозяин отходит от дел, предложив ему выкупить предприятие на исключительных условиях. Ему двадцать два года. Его тяга к автомобилям не ослабевает: он ремонтирует, реставрирует. Выплачивает долг бывшему владельцу. В его жизни нет ни женщины, ни мужчины — только металл и мощь моторов. Теперь он носит красную бандану, темные очки и рабочий комбинезон, скрывающий его накачанные мышцы. По иронии судьбы через его гараж проходят самые отъявленные местные мачо. Страстные любители тачек, не видящие дальше кончика собственного члена и воображающие, что женщины не достойны пачкать кожу их салонов.
Время от времени он поддается своим бесам. Никто этого не знает, не чувствует. Ему самому удается убедить себя, что этих ночных вылазок не существует.
1997-й. Ему предлагают управлять концессией в Монпелье от лица немецких производителей. Бандана забыта. Он проводит ревизию своего гардероба. Черный костюм от Армани, ботинки «Уэстон», рубашки от Пола Смита с твердым воротничком. Он столько работал над своим голосом, осанкой, жестами, что его не пугает новая мутация.
Ему двадцать шесть. Он сделал образцовую головокружительную карьеру. Теперь он живет в просторной квартире в центре квартала Экюссон. Клиенты приглашают его на ужин, он вхож в высшее общество Монпелье. Жизнь улыбается ему, но только не он сам.
В глубине его сумрака так ничего и не наладилось. Каждый вечер он надевает женскую одежду. По ночам ему случается, переодевшись медсестрой, посещать местные больницы и клиники. Иногда он переходит к действию. Газетные заметки, проходящие через его руки, подтверждают: кошмары вполне реальны.
Житель Средиземья постоянно раскален. Его жизнь чиста, так же стерильна, как скальпель, обработанный в автоклаве. Отточенное лезвие без единого пятнышка, чтобы лучше увечить…
1999-й. Он продает свое имущество и кредиты и отправляется покорять Америку. Техас, Юта, Колорадо, Аризона. Он возвращается к рабочему комбинезону и двигателям, он свободен и счастлив. Ему хорошо в этой стране, открытой эмигрантам, даже если они, подобно ему, выходцы из немыслимого мира.
Но в нем рядом с сердцем по-прежнему пылает огонь. Вырезки из газет, теперь уже на английском, сообщают о его подвигах на американских просторах. Два пола, которые сталкиваются в глубине его души, подобны двум соприкасающимся стальным дискам, вращающимся со скоростью десять тысяч оборотов в минуту. Он способен раскрыться лишь в горении. Его судьба — пылающий костер.
2001-й. Механик возвращается во Францию. И не куда-нибудь, а в Девяносто третий департамент. Ностальгия по городам его детства? Такие чувства ему неведомы. Зато знакомы другие: жажда разрушения, жажда крови… Со времен жизни на юге Франции у него остались немалые сбережения. Его послужной список обогатился двумя годами в Штатах и глубокими познаниями в самых передовых технологиях. Он покупает автосалон в Сен-Дени и основывает свою первую торговую марку «Альфьери».
Ему тридцать. Блудный сын вернулся. Пришло время свести счеты.
Подняв глаза, он понял, что прошло уже два часа. Его потные пальцы покрылись чернилами. Строчки расплываются перед глазами. Он чувствует себя умиротворенным. Воспоминание о пройденном пути, как всегда, принесло ему надежду и поддержку. Вот так он достиг высшей ступени — той, на которой обрел ключ к своей судьбе.
Это путь Феникса.
Наоко всегда знала, как страшно разделять жизнь полицейского, соприкасаться с миром насилия и порока. Но за десять лет ничего серьезного так и не случилось. И только теперь, как раз тогда, когда они собрались расходиться, произошла так напугавшая ее катастрофа. Французы называют это «иронией судьбы».
Она сидела на одной из скамей на набережной канала Урк у Порт-де-ла-Виллет. Проглянуло солнце, но и оно казалось ослабевшим после болезни, едва вылупившимся из зимней скорлупы. Она ждала Сандрину, чтобы вместе перекусить. Ее подруга очень добра, если до сих пор соглашается ее выслушивать. Но с кем еще ей поговорить? За всю ночь Наоко ни разу не сомкнула глаз. Одна во всем доме, охраняемая двумя полицейскими, дожидалась рассвета, заточенная в своей комнате, не в силах изгнать из памяти мерзкое видение: освежеванная тушка в холодильнике. Что это значит? Чья это месть?
Пассан, как обычно, ничего ей не объяснил. Хотя, быть может, он и сам не понимает, что происходит. Она прокрутила тысячи сценариев. Крупный наркоторговец, только что вышедший из тюрьмы, умертвил обезьянку инъекциями героина и засунул в холодильник, угрожая им убийством. Серийный убийца, сумасшедший чучельник прокрался в их дом, намереваясь набить чучела из нее и детей. Или лишенный лицензии врач, убивавший женщин, делая им безумные пластические операции, вернулся, чтобы изуродовать ее…
Набережные вокруг были безлюдны. Чернела вода в канале. По временам мимо пробегали джоггеры, гонясь за мечтой о вечной молодости — отчаянной мечтой, которой никогда не достичь. Вдали купол кинотеатра «Жеод» сверкал, будто чудовищный граненый шар. Городок науки и техники заслонял небо, подобно святилищу, скрывающему тайну.
Все это напомнило ей ранние работы Джорджо де Кирико, потрясшие ее, еще когда она вместе с родителями осматривала нью-йоркские музеи. В путеводителе она прочла, что художник передавал одиночество человека, загадку сновидений, метафизику небытия… И ничего не поняла. У нее на родине одиночества не существует. В Токио или в Осаке трудно найти пустынную улицу, разве что наутро после Нового года. Да и духи всегда рядом. Наоко не была ни синтоисткой, ни буддисткой, но не сомневалась, что мир населяют невидимые силы. Божества, ткущие высшую канву реальности и наполняющие Вселенную смыслом.
Даже на солнце Наоко трясло от холода. Ее преследовало видение мертвых глаз, мелких зубок, ощерившихся сквозь темную плоть. Эта картина словно отпечаталась у нее на сетчатке, и теперь кошмар заслонял все, на что она ни смотрела.
По правде говоря, удивляться тут нечему. Она заслужила эту кару. Украла счастье, на которое не имела права. Ее предупреждал отец: брак с гайдзином ненормален. Мать тоже предостерегала, хоть и по другим причинам: этот союз противен ее естеству. И когда семейная жизнь дала трещину, Наоко едва ли не испытала облегчение. Наконец пришло время расплаты, которой она ждала. Чужое добро впрок нейдет…
— Привет!
Сандрина шла ей навстречу, нервно помахивая рукой. Одевается она чем дальше, тем хуже: в индийской тунике, джинсы великоваты, коротковаты и слишком сильно подогнуты. Избыток косметики только подчеркивает мертвенную бледность лица, жесткие пряди придавлены соломенной шляпой, цветок за ухом… Неуместная эксцентричность, над которой наверняка потешаются ее ученики. Сандрина косила под хиппи, но получалось просто пугало.
Наоко поднялась со скамьи. Подруга дважды чмокнула ее в каждую щеку. Этого японка не выносила. От Сандрины разило потом и мускусом. Все ее движения были неловкими, резкими, почти пугающими. Как ни странно, Наоко это даже успокаивало. Чудаковатая подруга была ее ангелом-хранителем.