Он спокойно выдавил из шприца несколько капель, выжимая пузырьки.
— Я спец по уколам, — пояснил он громко. — Приходится регулярно вводить себе тестостерон.
Леви всхлипывал. И тогда Гийар перешел на «ты». В этом пекле страха и ненависти уже можно было говорить о близости.
— Где перчатки, Леви? Не заставляй меня играть в нациста.
— Да пошел ты! — заорал полицейский.
Он взял ватку и антисептик. Протер сгиб локтя пленника.
— Я забочусь о твоем же будущем.
Он склонился над ним, вдыхая кислый запах пота. Препарат уже начал действовать.
— Это камфара, — шепнул он ему на ухо. — Боль быстро распространится по твоим венам. Ты еще не стар, так что, считай, тебе не повезло. Боль подобна раку — она питается силой своей жертвы.
— Нет.
— Менгеле и его подручные вводили камфару заключенным.
— Нет.
— Где перчатки?
— Нет!
Он вогнал иглу в локтевой сгиб.
— Ты еще можешь спастись, Леви. Твоим братьям в Освенциме повезло меньше. Вспомни о них! Ради них ты обязан уцелеть!
— Нет!
— Перчатки.
Он надавил на поршень.
— Они в банковской ячейке.
— Какого банка?
— «Эйч-эс-би-си». Авеню Жана Жореса, сорок семь, в Девятнадцатом округе.
— Номер ячейки?
— Двенадцать-В — триста сорок пять.
— Это твой обычный банк?
— Не это отделение.
— Они тебя знают?
— Я был там всего один раз, чтобы арендовать ячейку.
— Когда?
— Вчера вечером, когда забрал перчатки.
Он взвесил свои шансы. Внешне они с Леви похожи. С его удостоверением личности стоит попытаться. Гийар извлек иглу и расслабился. Одежду Леви он прихватил с собой, рассчитывая сжечь, когда все будет кончено. Ощупал карманы куртки, нашел бумажник. Снимку в удостоверении не меньше десяти лет, но Леви на нем уже лысый. Может, и сойдет. Он перевернул кредитку, взглянул на подпись. Ее он подделает без труда, даже левой рукой.
Он убрал на место инструменты и встал перед пленником. Жара становилась невыносимой. Леви обделался. Гийару даже понравился запах дерьма, пропитавший воздух. С кондиционером, поставленным на максимальный обогрев, шантажист буквально растворится в собственных испражнениях.
Одним движением он на метр приподнял металлический рольставень.
— Ты куда? — прохрипел Леви.
— Проверить твои слова.
— Не бросай меня…
Он погасил свет. В руке он держал медицинский чемоданчик и одежду полицейского. Снимать перчатки не стал. Казалось, в темноте шум кондиционера даже усилился.
— Я вернусь через пару часов! — крикнул он. — Если я получу перчатки, можно будет потолковать о твоем будущем. Если нет, сделаю другой выбор.
— Зачем… Зачем такая жара?
— Тебе надо пропотеть, чтобы вышел весь наркоз.
— Не бросай меня!
— Зря надрываешься. В этом подземелье уже три года не было ни одной машины. До скорого.
Он опустил рольставень и поспешил к своему автомобилю. Половина восьмого. Все прошло прекрасно. У него полчаса, чтобы доехать до Нейи, припарковаться на Инкерманском бульваре, пройти садами и добраться до берлоги своим обычным потайным путем.
Он повернул ключ в зажигании и настроил кондиционер на максимально низкую температуру. На несколько секунд прикрыл глаза, наслаждаясь благотворной прохладой, потом сорвался с места, так что завизжала резина. Дома останется только принять душ и дожидаться девяти часов, чтобы под бдительным оком своих ангелов-хранителей сесть в шикарную машину с персональным водителем.
Начинался новый день.
Он даже удивился собственной безмятежности. В сущности, вся эта история с Леви — второстепенная проблема. Главное — это битва с Врагом.
Схватка, но и сближение…
— Ночь прошла спокойно?
— Просто супер.
— Они рано легли?
— Без проблем.
— У тебя странный голос.
— Я спешу.
— Я только что звонила тебе, хотела с ними поговорить.
— Сама знаешь, какая у нас по утрам запарка.
Наоко не ответила. Она и правда знала, как медленно мальчики встают, завтракают, как потом спешат в школу. Неудивительно, что Пассан не успел ей перезвонить.
— Точно все в порядке? — повторила она.
— Все отлично, говорю же! Я опаздываю. Пока.
Он отсоединился. Наоко была сбита с толку. Ну зачем она так настойчиво требовала новостей, ведь сама же твердила, что им уже нечего сказать друг другу! Но в нынешней ситуации можно и отступить от правил.
Она выбрала одежду из тех вещей, которые вчера наспех запихала в сумку. Все-таки что-то тут не так. Его голос звучал фальшиво, неубедительно. Как это ни странно для полицейского, врать Пассан не умел.
Расстроенная, Наоко натянула бледно-голубое платье. Оно оказалось мятым. За свою кочевую жизнь могла бы уже и привыкнуть. Остановилась она в Нейи в гостинице «Мадрид», расположенной на одноименном проспекте неподалеку от Дефанс. Вчера после работы долго бродила по окрестностям, пока ее не привлек шум голосов под платанами. Она увидела гостиницу и, не раздумывая, приняла решение.
Спать она отправилась после успокоительной эсэмэски Пассана, но так и не смогла заснуть. Тогда приняла снотворное и снова легла, словно выполняя мрачный обряд, и на несколько часов забылась прерывистым сном.
В отличие от Пассана, Наоко никогда не снились дурные сны. Даже запутанных или тревожных снов она не видела. Разве что безобидные случаи: красный свет светофора, который никак не желает сменяться зеленым. Или будто бы она покупала выпечку, а в сумке оказывалась рыба. В общем, сны домохозяйки. И эта ночь не стала исключением.
Зато настоящий кошмар начался, когда она проснулась. Она думала о детях. Об ободранной обезьяне в холодильнике. Об угрозе, нависшей над ее домом, ее очагом…
Девять часов. Через полчаса у нее первое совещание. Наоко взглянула на себя в зеркало в ванной: макияж нанесен нервно, прерывисто, точно письмо, написанное лихорадочным почерком. Финансистам хватит и этого — учитывая цифры, которые она собирается представить, это будет наименьшая их забота.
Она не села в лифт, а, постукивая каблуками, торопливо сбежала по служебной лестнице. Всю ночь ей не давали покоя подозрения насчет Пассана. Иногда сама эта мысль казалась нелепой, но потом Наоко говорила себе, что чужая душа потемки. Припоминала признаки, которые бы доказывали, что муж с годами все больше скатывался к насилию, неуравновешенности, даже безумию. Взять хотя бы его припадки ярости. Его любовь к детям, проявлявшуюся только порывами и всегда чрезмерно. Бурные семейные сцены, когда его обиды прорывались, будто гной, брызнувший из глубокой раны. Его необъяснимую манеру сардонически хмыкать, когда он смотрел телевизор. Матерную ругань в телефонных разговорах с коллегами…