Сильвен Франсуа, настороженно замкнувшийся в своей скорлупе, взял сигарету, как волк выхватывает протянутое ему мясо. Они сидели за маленьким столиком друг против друга, так что их лица едва не соприкасались.
— Давно поешь в этом хоре?
— Два года.
— Полный отстой?
— Да нет, терпимо.
Парнишка уклонялся от любого общения. Воло отметил про себя, что Сильвен Франсуа носит обувь сорокового размера. Значит, он не мог быть одним из убийц. Однако русский чувствовал, что из этого разговора может выйти толк.
— Вильгельм Гетц сегодня не пришел. Ты знаешь почему?
— Его убили. Все только об этом и говорят.
Парень глубоко затянулся. Волокин присмотрелся к нему получше. Черные глаза, очень белая кожа, какая часто бывает у рыжих, со следами от угрей, которые придавали ему нездоровый вид. Ежик волос охватывал голову словно обруч. Обруч, чтобы держать мысли в узде.
За этим лицом Воло видел нечто иное. Совершенно особую мозговую географию. Он читал книги о функциональных участках мозга: зоны, отвечающие за органы чувств, речь, эмоции… Эти зоны определяет воспитание. Их место. Площадь, которую они занимают в мозгу. Русскому вспомнилась фраза одного специалиста: «Если бы ребенка-волка, найденного в девятнадцатом веке в Авероне, можно было бы протестировать с помощью современного оборудования, несомненно, не удалось бы выявить ни единой зоны, характерной для человеческого мозга. Но зато его мозг оказался бы близок к волчьему, если действительно именно это животное занималось его воспитанием. Обонятельные тесты показали бы, что обширная территория его коры отвечает за эту способность…»
Вот что он прочел во взгляде Сильвена: особый мозг, отличающийся от мозга других детей. Мозг брошенного мальчишки, выросшего в джунглях человеческой мерзости. Основой служили родители, чью повседневную жизнь составляли наркотики и алкоголь, чья привязанность выражалась тумаками и окриками. Да, вполне определенная география. С обширными участками, отведенными недоверию, страху, агрессии, интуиции…
— А каким был Гетц?
— Жалкий тип. Одинокий, старый. Вечно носился со своими нотами.
— По-твоему, кто его убил?
— Старый педрила, такой же, как он.
— Откуда ты знаешь, что он был гомиком?
— У меня на такие дела нюх.
— А к тебе он никогда не приставал?
Новая затяжка. Долгая. Неторопливая. Отлично сыгранная роль невозмутимого крутого парня.
— Это у тебя только одно на уме. А Гетц не был извращенцем.
Инстинктивно Волокин понял, что ни дружескими разговорами, ни копанием в психологии он ничего не добьется. И решил говорить с ним на том языке, который в этом возрасте нравился ему самому.
— О'кей, приятель, — сказал он. — Ты знаешь, что мне нужно. Так что давай играть в открытую. Пятьдесят евро, если у тебя есть что мне сказать. А если вздумаешь морочить мне голову, схлопочешь по роже.
Сильвен Франсуа улыбнулся. Справа у него недоставало одного зуба. В этой черной дыре на мальчишеском лице было что-то устрашающее. Слуховое окошко, за которым открывался примитивный мозг.
— Травки у тебя не найдется?
Волокин выложил на стол десятисантиметровую палочку гашиша, завернутую в фольгу. Под голой лампой она сверкала, словно загадочный слиток.
— Из личных запасов. Гони информацию, чмо. И кури за мое здоровье.
Сильвен Франсуа раздавил под столом сигарету:
— Мы с Гетцем неплохо ладили. Он трындел, что у меня способности к пению. Даже говорил со мной по душам. Однажды мы с ним были в ризнице. Он запер дверь на два оборота. Я и подумал: одно из двух. Или я дам ему в морду, или он засадит мне в задницу. Но он просто хотел языком почесать.
— И что он тебе наговорил?
— Нес всякую дребедень. Что голос у меня супер-пупер, что я далеко пойду…
— И все?
— Дай еще сигаретку.
Воло снова протянул ему сигареты и дал прикурить. Надеясь, что дурачок не водит его за нос.
— Он быстро просек, что мне это все по барабану, и стал меня пугать. Всякими дурацкими наказаниями. Самое страшное, чем он мне угрожал, это что меня попрут из хора. Я чуть живот не надорвал от смеха.
— Ну и?…
— Тогда он сменил пластинку. Сказал, что если так пойдет и дальше, за меня возьмется Людоед.
— Людоед?
— Ага. Он несколько раз это повторил. Вообще-то он говорил по-испански: «Еl Ogro».
— Что за бред?
— Почем мне знать? Но, честно, он пристал как банный лист. Понес про какого-то Людоеда, который следит за нами и может жестоко наказать…
Сильвен посмотрел на горящий кончик сигареты и тихонько прыснул:
— El Ogro, прикинь…
— Твоя история ни хрена не стоит.
— Потому что я еще не закончил.
— Тогда продолжай.
Сильвен выпустил несколько идеальных колечек дыма. Очередное прекрасно сыгранное представление.
— Гетц все твердил об El Ogro. Это вроде как безжалостный великан, который слушает, как мы поем. И может разозлиться. Он меня уже достал со всей этой фигней. А потом до меня вдруг доперло. Гетц и правда в это верил…
— Как это?
— Он сам боялся. Прямо в штаны наложил от страха. Будто все это правда.
— Ну и чем закончился ваш разговор?
— Мы вернулись в церковь и снова стали репетировать. Гетц тогда положил руку мне на плечо, и тут я понял, что попал в точку. Он это сделал, чтобы успокоиться самому. Он-то думал, что выболтал мне страшную тайну. Что я ничего не понял, и это к лучшему. Его тайна — слишком страшная для ребенка, догоняешь?
Волокин задумался. Ничего подобного он не ожидал. El Ogro — что бы это могло значить? Опасность, которой так боялся Гетц? То, что убило его болью? У Волокина разыгралось воображение. El Ogro. Может, это он похитил Танги Визеля, а потом — Уго Монетье? Чудовище, которого привлекали чистые и невинные голоса. По причине, пока ему неведомой. Впервые он почувствовал, что его чутье дало сбой. Возможно, он с самого начала заблуждался со своими предположениями о педофилии и мести.
— И когда это было?
— Да недавно. Три недели назад.
Он подтолкнул к рыжему серебристую палочку:
— Из Афгана. Самое оно.
Мальчишка протянул руку. Воло накрыл ее своей ладонью.
— Слушай сюда. Только не вздумай даже пробовать герыч или крек, я об этом узнаю. Я знаком со всеми парижскими дилерами. Дам им твое имя и описание. И если что-нибудь выкинешь, гадом буду, вернусь и сверну тебе шею. С этого дня я буду за тобой приглядывать, гаденыш.