Волокин медленно выпустил струйку дыма:
— Это нереально. Просто утопия.
— Это утопия. Как раз поэтому она реальна.
Франческа говорила правду. Человек создан, чтобы мечтать, чтобы сражаться, а не смиряться со своей участью. Таков закон эволюции. Но главное, человек создан для поэзии. Утопия и есть поэзия. А поэзия всегда побеждает реальность.
— Что ты стоишь у меня над душой? — спросила она вдруг. — Решил полюбоваться на зверя в клетке?
Волокин улыбнулся. Вытянулся на мате. Его больше не трясло. Косяк подействовал.
— Я тебя уже как-то видел. В Берси. В девяносто девятом.
— И что с того?
— Знаешь, что бы мне доставило удовольствие?
— Скажешь пошлость — разобью нос.
— Двенадцать таолу синъ-и. Только ты и я.
Не ответив, она вытянулась рядом с ним на мате и закрыла глаза. Казалось, она пытается уловить шепот, луч правды в свете, сочившемся из окон.
Волокин приподнялся на локте и склонился над ней. Он тихо добавил, в знак почтения прижав руку к груди:
— Для меня это было бы честью.
Она молча поднялась и встала посреди спортзала. Волокин снял куртку и подошел к ней. Она уже приготовилась к стойке для удара «пи цюань». Разведенные руки медленно сводятся одна над другой, прямо перед собой.
Затем стремительно, как взведенный курок, она откинула назад правую руку, а левую расслабила. Все тело сгруппировалось. Колени слегка подогнуты. Левая рука косо поднята к потолку. Правая, согнутая в локте, отведена назад.
Волокин узнал взмах головы, закинутой в последний раз, прежде чем замереть. Грациозное движение, поразившее его еще в Берси.
Встав рядом, он повторил ее стойку.
Она прошептала:
— «Обезьяна».
Единым движением они согнулись и отступили на шаг. Потом плавно повернулись и подняли скрещенные руки перед грудью. Едва отрывая ступни от пола, сделали три шага, затем скрестили ноги, в точности воспроизводя положение рук. Все их движения были исполнены легкости, гибкости и хитрости. Они буквально перевоплотились в «обезьяну».
— «Тигр».
Они вытянули и раздвинули руки, затем свели их перед грудью, словно стремясь удержать рвущуюся изнутри силу. Прямо перед ними сквозь забранные стальными решетками окна лился солнечный свет, образуя на полу квадратные пятнышки.
Шаг вправо, шаг влево. Каждый раз их согнутые руки расслаблялись с раскрытыми наружу ладонями. Тигр готовился к прыжку, мощные лапы наливались силой…
Волокин почувствовал, что обливается потом, действие травки подходило к концу. Его руки и ноги становились ватными. И тут надежды на внутреннюю энергию, давно утраченные, напомнили о себе. Энергия Ци.
Он глухо произнес:
— «Ласточка».
Правой рукой они очертили в воздухе круг, прежде чем нанести удар кулаком. Затем с легкостью танцоров застыли в той же позе. Руки раскинуты. Кулаки сжаты. Стоя на одной ноге, они отвели головы назад.
Ласточка расправляла крылья.
Очередной поворот кругом, одновременно правый кулак выбрасывается вперед, затем левая рука наносит удар ребром. Они развернулись лицом друг к другу. Изменили положение рук, готовые к новой атаке.
«Отлично», — подумал Волокин. Но он все еще не видел того, чего ждал. Знаменитого удара ногой Франчески Батальи.
И он предложил:
— «Дракон».
Она отступила назад, прежде чем выбросить ногу к солнцу пяткой вперед. Невозможно представить себе движение более быстрое, стремительное и одновременно завершенное, полное. Женщина уже склонялась, опускала правую ногу, присела на пол, затем расслабилась в прыжке.
Волокин повторил ее движения, почувствовав себя тяжеловесом. «Красавица и чудовище», — подумал он.
Они выполнили один за другим комплексы «орла», «змеи», «медведя», между тем как за оконными решетками угасал день. С безупречной синхронностью они кружили, парили, разворачивались в прыжке, наносили удары или зависали в полете.
Два человеческих существа приносили свою энергию в жертву заветной свободе, получая взамен гармонию, понимание, которых им не дало бы ничто другое. Даже плотская любовь. Особенно плотская любовь.
— Так ты с ней перепихнулся?
По-своему Касдан тоже был тяжеловесом.
— Нет. Не перепихнулся. Мы пережили с ней нечто другое, вот и все.
— Ну-ну, старина. Что за молодежь пошла…
Волокин вновь предался воспоминаниям. Когда спортивный зал погрузился в темноту, он и правда попытал счастья. Приблизился к ней и, не вполне понимая, что делает, попробовал ее поцеловать. Она мягко уклонилась. Без всякой агрессивности.
— Ни за что. Не здесь. И не так.
Волокин отступил, слегка кивнув:
— Понимаю.
На самом деле он ничего не понимал. Он кивнул подругой причине. Из-за странного блеска в глазах женщины. Из-за абсолютной чистоты этого мига, не поддающейся никакому анализу, никакому осмыслению.
Волокин отогнал воспоминание.
Постучал по клавиатуре, стирая следы своего вторжения в компьютер Гетца.
Касдан кивком указал на экран:
— Она тебе отвечает?
— Никогда.
Армянин открыл было рот, наверняка чтобы еще что-нибудь ляпнуть, но тут зазвонил его мобильный.
— Арно? — спросил Касдан. — Есть новости? Мы перезвоним тебе через пару минут из тачки.
Они заперли квартиру. Выскользнули на улицу, не встретив ни души. Через минуту уже сидели в «вольво», включив мотор и отопление.
В салоне послышался голос Арно:
— Я узнал, где находится второй генерал.
— Разве ты не празднуешь Рождество?
— И не напоминай. Я укрылся на втором этаже. Грустно признаваться, но я не выношу семейных праздников.
— Добро пожаловать в клуб. Что ты нам припас?
— Адрес Лабрюйера. Все еще живой. Похоже, награды продлевают жизнь… Но имей в виду, я не гарантирую, в каком он состоянии. Мне с трудом удалось его выследить, потому что его досрочно отправили в отставку. Он не служит с конца восьмидесятых. По состоянию здоровья.
— А что с ним?
— Что-то с головой. Лабрюйер страдает психическими нарушениями. Его несколько раз помещали в психушку из-за… травм, которые он сам себе наносил. Попыток себя изувечить. Что-то в этом роде. У него приступы мазохистского бреда.
Волокин уставился на парк Монсури. Совершенно пустой. Совершенно темный. От этой поверхности, как от зеркала, отражалась очевидность. Гетц страдал тем же расстройством. Это не могло быть простым совпадением. Они подверглись одному и тому же воздействию? Участвовали в одном эксперименте?