— Все это не объясняет, почему в семьдесят третьем году Колония превратилась в пыточный центр для политзаключенных.
— Хартманн нисколько не верил генералам из Сантьяго. Его вообще не интересовали политические потрясения в стране. Нет. Единственное, что имело значение, — это обращенный на нас взгляд Господа. Наша битва с дьяволом!
— Не вижу связи.
— Коммунизм был одним из ликов дьявола. Заблудших заключенных следовало спасти. Разумеется, заставить их говорить, но также и очистить. Пытая, мы спасали их души. Можно сказать, учили их разговаривать со Всевышним Отцом. К несчастью, мало кто из них выжил. В госпитале тоже творилось много странного. Но туда нам ходу не было. Тамошние врачи продолжили добрые старые медицинские опыты времен концлагерей.
Милош поерзал на своем троне, издав непонятное звяканье. Волокин подумал, не сидит ли толстяк голой задницей на битом стекле.
— Сколько ты прожил в Колонии?
— До семьдесят девятого года, пока не кончился ее золотой век.
— Ты пытал там людей? Я имею в виду политзаключенных?
— Это было частью агогэ. Мне исполнилось семнадцать лет. Я прошел обучение. Настало время возвращать долги. Да, я пытал людей по приказу. Не вкладывая в это душу. У ребенка нет точек опоры. Он лишь результат воспитания. Подручные Пол Пота в Камбодже были мальчишками. В Либерии дети играли в футбол головами, которые сами же и отрезали.
Милош комично сложил руки, словно для молитвы:
— Господи, прости им, ибо не ведают, что творят!
— Как ты оттуда выбрался?
— Я сбежал. Меня не преследовали. Им было чем заняться. Колония превратилась в настоящую фабрику пыток. К тому же они не сомневались, что я сдохну в пути. Или что меня арестуют военные.
— Как же ты спасся?
— Я спустился прямо на юг, к острову Чилоэ. Там меня взяли на борт рыбаки, плававшие под австралийским флагом. Высадили на Земле Аделаиды, а уж оттуда я добрался до Европы.
— Чем ты занимался?
— Торговал собой. Оказалось, что из боли можно сделать бизнес. Сначала в Лондоне. Потом в Париже. Мое маленькое предприятие процветало.
Воло вернулся к интересующей их теме:
— Мы предполагаем, что детские голоса — один из ключей к убийству Гетца. Возможно, основной мотив. Что скажешь?
— Хартманн исследовал человеческий голос. Но его тайна умерла вместе с ним.
Касдан вдруг вышел из себя:
— Господи, да чего же он добивался?
— Никто так и не узнал. Когда я жил в Колонии, ходили слухи… Поговаривали, что Хартманн сделал открытие еще во времена концлагерей. Насчет голоса. Не знаю, в чем там дело. У него были записи той эпохи. Еще он записывал на пленку наши сеансы пыток. И дни напролет сидел взаперти и слушал эти вопли.
Милош помолчал, потом заговорил тише:
— О вашем расследовании я ничего не знаю. Не знаю, чего вы добиваетесь. Но если дело связано с Колонией, значит, это и ее секрет. Это открытие существовало. И оно заразило всех, кто с ним соприкоснулся. Эта тайна способна убивать и вызывать цепную реакцию. Даже сейчас.
— Ты говоришь о секте в настоящем времени?
Толстые губы лысого скривились в улыбке.
— По-моему, вы топчетесь на месте, ребятки.
— Если тебе что-то известно, самое время рассказать нам об этом.
— Секту никто не распускал. «Асунсьон» все еще существует.
— Где?
— Поговаривали о Парагвае. Об островах Вьерж. О Канаде. А по-моему, самая невероятная гипотеза ближе всего к истине.
— Что за гипотеза?
— Хартманн со своей шайкой поселился в Европе. Точнее, здесь, во Франции. Разве ваша прекрасная страна не славится толерантностью?
Волокин переглянулся с Касданом: на его лице он прочел изумление, которое испытывал сам. Подобное предположение проясняло многие аспекты дела.
— И что ты об этом знаешь?
— Ничего не знаю. И знать не хочу. Но сама мысль не кажется мне нелепой. Во Франции обосновались тысячи сект. Почему бы в их числе не быть и Колонии?
— Кто ею правит?
— Король умер. Да здравствует король! Дух Хартманна все еще властвует. Кто-нибудь из его «министров» наверняка подхватил эстафету.
Волокин задумался. Секта, в основе которой зло и наказание. Община, где пытают детей и соблюдают кошмарные правила. Не может быть, чтобы он не слышал о ней у себя в отделе.
Сильный приступ тошноты положил конец его размышлениям. Ему было так плохо, что он с трудом стоял на ногах. Мускулы свело судорогой. Грудь сдавило так, что захрустели ребра. Неужели ломка? В голове осталась одна мысль: поскорее закончить этот допрос.
— Ты не подкинешь нам след, чтобы найти Колонию? — настаивал Касдан.
— Нет. И сами вы ничего не найдете. Если секта во Франции, поверьте мне, она невидима.
Волокин отошел к двери: ему нужно было выйти. Касдан, видимо, понял, в чем дело. Он шагнул вперед и поддел великана:
— Ты все еще их боишься?
— Боюсь? Милош никогда не боится. Ему больше нельзя причинить боль. Это невозможно.
Учитель садомазохизма оперся о ручку трона. Снова послышался звон бутылочного стекла.
Волокин, отступая, видел всю сцену как сквозь темную пелену.
— Что вы думаете? По-вашему, воспитание не оставило на мне никаких следов? Боль живет во мне постоянно, мальчики. Но у меня к ней иммунитет.
Волокин достиг двери. Он нюхом чуял близость взрыва, вспышки Зла.
— Милош не боится Зла. Он сам боль.
Рывком он распахнул свой черный плащ. На голом жирном торсе красовалось множество медицинских банок. Под каждым из стеклянных шариков, присосавшихся к его коже, скрывался свой собственный кошмар — пиявка, скорпион, паук-птицеед, шершень… Легион, порожденный белой горячкой, пожирал покрасневшую, окровавленную плоть.
— Алло?
— Это Волокин.
— Что?
— Седрик Волокин.
Трубку сняли только после двенадцатого звонка. И неудивительно — в четыре часа утра. На том конце царила вязкая, окутанная мраком и сном тишина.
— Ну ты даешь, — наконец произнес голос. — Что у тебя там? Ты в курсе, который час?
— Я веду расследование.
— А я-то тут при чем?
— Мне надо с тобой поговорить.
— О чем, черт побери?
— О сектах во Франции.
— Нельзя подождать до завтра?
— Уже завтра.
Снова молчание. Волокин бросил на Касдана торжествующий взгляд, словно вскрывал сейф, который готов был поддаться.