— Конечно, Эбба. Конечно их продают.
Они долго сидели молча. В дверь заглянул санитар и убедился, что все в порядке: женщины сидят на кровати, по разные ее стороны.
— О чем ты думаешь, Эбба?
— О Кристофере… Извини, Бенита, я должна позвонить мужу.
— Тебе лучше знать, что ты должна, Эбба. И сейчас, и всегда.
— Спасибо, Бенита. Спасибо, что пришла… но мне надо срочно с этим разобраться.
— Конечно, конечно… Зайду в другой день, а сейчас оставляю тебя с Библией и «марианнками»…
Каким-то образом ей удавалось держать оборону.
Она сама себе удивлялась. Ни одна атака Якоба не достигала цели. Может быть, оттого, что она была совершенно трезва. Якоб подливал и подливал себе «Лафрог», однако ни разу не сорвался — был спокоен и уравновешен, как всегда. По крайней мере, с виду. Как кобра — свернулся и выжидает удобного момента. Вот это-то есть его главная проблема. Он копит и копит ярость, копит и копит, пока не взорвется.
Но и взрывы эти были холодными, вдруг пришло ей в голову. Расчетливыми. Он никогда полностью не терял рассудка. Даже когда убил Хенрика. Даже в этом был расчет.
Даже тогда. Сейчас ей казалось, что это-то и есть самое жуткое во всей истории.
Тотальный контроль. Нечеловеческое спокойствие.
— А что ты о нем можешь сказать?
— О ком?
— Об этом полицейском, который был у нас в январе. Какое у тебя сложилось впечатление?
Уже было начало двенадцатого. Они сидели в креслах у камина. Кельвин уже часа два как заснул. Якоб закурил длинную тонкую сигару. «Barrinque». Единственная марка, которую он курил. Маленький магазин на Хорнгатан импортировал эти сигары специально для него.
— Я его толком и не помню… Якоб, давай поговорим о чем-нибудь другом.
— Например?
— Таиланд, к примеру. Завтра надо поехать в город и купить путеводители.
— Все уже куплено. Заехал в «Хедергренс» и нашел три штуки. Все путеводители по всем маршрутам по всему Таиланду. Все, что у них было. Так что об этом не беспокойся. И все-таки какое у тебя сложилось впечатление?
— Я не помню, Якоб, — сказала она раздельно. — Я же тебе говорю — не помню. У тебя есть какие-то подозрения?
— Подозрения?
— Да. Подозрения.
— А есть причины кого-то подозревать?
— Нет… но ты говоришь так, словно кого-то подозреваешь.
— Я просто не верю в совпадения. Особенно в определенных случаях.
— Не понимаю…
— Прекрасно понимаешь…
— Нет, не понимаю… Чего ты от меня добиваешься? Мне нечего скрывать.
Он отпил глоток виски, потом набрал в рот дым и медленно выпустил его тонкой струйкой.
— Слушай внимательно. В начале недели этот снют звонит нам домой и спрашивает тебя. Он живет в Чимлинге, четыреста километров от Стокгольма. Через три дня я вижу его выходящим из «Роял Викинг», как раз в то время, когда моя жена, по ее утверждению, сидит в том же отеле и беседует с подругой, о которой я никогда раньше не слышал…
— А с кем из моих подруг ты вообще знаком, Якоб?
— Кое с кем знаком.
— Ни с кем ты не знаком. Пошли спать, я устала…
— Мне хотелось бы закончить этот разговор, Кристина… ну хорошо, оставим это. Погаси свет, посидим на диване… Колтрейн? [70]
Он опять начинает распаляться… это знакомое придыхание в голосе… Какая разница? Осталось выдержать два дня.
Инспектор Барбаротти вернулся в отель в одиннадцать вечера. Он замерз, несмотря на два бокала красного вина и две рюмки коньяка. Очень холодно было этим вечером в Стокгольме, очень и очень холодно; северный ветер кружил отдельные снежинки, не успевшие превратиться в слякоть на тротуарах и мостовых с подогревом. Ну и ну, подумал Барбаротти, повезло, что я живу не в Стокгольме… А каково сейчас бомжам?
Он поднялся в номер и позвонил Марианн. Пожаловался на погоду и услышал, что и в Хельсингборге не лучше. Три градуса тепла, дождь и сильный ветер.
Чтобы согреться, нужны как минимум бокал красного и мужчина, просветила она Гуннара.
А нет ли поезда на Стокгольм в ближайшие полчаса? Я тебя встречу на вокзале, а номер заказан до послезавтра.
— А я думала, ты на работе…
— Я на работе, но иногда не на работе, — объяснил инспектор Барбаротти.
— Я обещала провести выходные с детьми… так что в следующий раз планируй получше.
Он пообещал поработать над планированием, пробормотал что-то еще и повесил трубку.
На работе я или не на работе?
Он подошел к окну и посмотрел на сияющий вокзал и железнодорожные пути чуть подальше.
Что ж, задумано было как работа, а получилось неизвестно что. А может быть, это его обычная вечерняя депрессия. Что он, собственно, ожидал от беседы с Кристиной Германссон? Что она сорвется, разрыдается и признается… в чем? Бог весть в чем…
Нет, вряд ли. Этого он не ожидал. Но, по правде говоря, его подозрения получили подтверждение, хотя и не в том виде, в каком предполагал. Вдруг нахлынула волна оптимизма, столь же внезапная, сколь и неожиданная. Он достал из мини-бара бутылочку красного вина и открутил пробку. Нет, не зря он тянет за эту ниточку. Ежу понятно — Кристина что-то скрывает.
А это значит, в Стокгольм он съездил не зря. Что-то не так с этим благородным семейством в идиллической вилле в Старом Эншеде. И оставить этот след просто так было бы непрофессионально.
Он сделал глоток из пластиковой бутылочки и тут же вылил остатки в раковину. Где они достают этот крысиный яд? И еще включат в счет эти шестьдесят пять крон!
А что же с Якобом Вильниусом? Может, взять быка за рога?
Он разделся и встал под душ. Сделал воду погорячее. Замысел был таков: буду стоять под душем, пока не приму решение.
Через двадцать минут он уже лежал под одеялом. Решение принято, хотя никакой уверенности в том, что оно правильное, у него не было. Неважно. Правильное или неправильное — но решение, и это уже хорошо. Настроение заметно улучшилось. Совсем не то, что было час назад, когда он бродил по зябкому, слякотному, насквозь продуваемому северным ветром Стокгольму.
Кристофер Грундт замерз.
Он посмотрел на мобильник — двадцать минут первого. На конец-то. Он медленно прошел по Муссеронвеген мимо дома номер пять. Уже второй раз — четверть часа назад он прошел здесь в обратном направлении и по другой стороне улицы. Света в окнах не было, горел только маленький оранжевый фонарик над входной дверью. Та же картина, что и пятнадцать минут назад. Они спят; судя по всему, Кристина и Якоб давно легли и теперь наверняка спят. Он огляделся. И все их соседи тоже спят. Это не тот район, где принято устраивать шумные ночные пирушки. И у них в Сундсвале то же самое. Такая же скучища. После двенадцати будто все вымерли.