А поездка вышла довольно интересной, улыбнулся Кристофер, куда интереснее, чем я рассчитывал.
— Не понимаю, что ты хочешь сказать. — Карл-Эрик был заметно раздражен. — И что ты вообще хочешь?
— Что тут не понять? — Они стояли в комнате для стирки, куда Розмари мягко, но решительно увела мужа. — Роберт не вернулся.
— Я это заметил, — буркнул Карл-Эрик. — Стол накрыт, закуска готова, во всяком случае, Эстер сказала, что готова, все сидят за столом и ждут. Ты хочешь сказать, что мы должны позволить этому мерзавцу испортить весь праздник?
— Это твой сын, — чуть не зарычала Розмари, но взяла себя в руки. — Думай, что говоришь, Карл-Эрик.
— Здрасьте! Чуть не пятьдесят лет я думал над каждым словом… когда-нибудь этому надо положить конец. Я хочу не думать, о чем говорю, а говорить, что думаю. Можешь зарубить это на носу.
Что это с ним? — удивилась Розмари, но волнение не дало ей углубиться в анализ.
— Возьми себя в руки, — сказала она. — Я обнаружила еще кое-что.
— Ну да, конечно. И что же это такое ты обнаружила? Уже почти полседьмого, больше ждать нельзя. Не только я — все теряют терпение.
— А обнаружила я вот что, — нарочито медленно сказала Розмари. — Роберт вообще не ночевал дома. Его не было всю ночь.
— Что за глупости! Конечно, он ночевал. Где ему еще ночевать? Вон и машина его стоит у ворот. — Я знаю, что машина на месте.
Розмари подошла совсем близко к мужу и посмотрела ему в глаза. Другого способа определить, сколько стаканчиков глёгга он принял у камина, она не знала.
— Слушай меня внимательно, Карл-Эрик, — твердо сказала она. — Роберт в своей постели не спал. Я положила под подушку его старую пижаму и полотенце, но он к ним и не притронулся — лежат, как я их положила. Он исчез еще с вечера. Даже не ложился.
В глазах Карла-Эрика промелькнуло беспокойство. От него сильно пахло глёггом.
— А ты говорила с Кристиной и… остальными? — спросил он. — По-моему, мы пошли спать, а они долго еще сидели и разговаривали.
— Ни с кем еще не говорила. Я обнаружила это пять минут назад.
Карл-Эрик с мрачным видом расправил плечи:
— Значит, надо поговорить. Может быть, он сказал им, куда направился так поздно.
— А ты что по этому поводу думаешь? У меня, например, совершенно нет настроения садиться за стол.
— А мобильник? Позвони ему на мобильник! — догадался Карл-Эрик.
— Уже звонила. Раз шесть-семь, не меньше. Мобильник, судя по всему, отключен — после трех сигналов включается автоответчик.
Карл-Эрик разочарованно вздохнул:
— А его чемодан? У него же был с собой чемодан!
— Так и лежит в комнате. Карл-Эрик…
— Да?
— Как ты думаешь, Карл-Эрик… с ним ничего не случилось?
Карл-Эрик Германссон преувеличенно громко откашлялся и попытался расхохотаться:
— Глупости. Что может случиться с Робертом в Чимлинге? А теперь пошли к столу. Он наверняка появится, а если не появится, устроим после ужина семейный совет. Сейчас не время. Согласись, сейчас не время.
— Сейчас не время, — устало повторила Розмари. — И в самом деле, можно сделать так, как ты говоришь.
Они пошли в гостиную. Карл-Эрик остановился в дверях, словно ему внезапно открылось истинное положение вещей и он решил раз и навсегда определить свое к этому отношение.
— Ты должна знать, Розмари, — сказал он. — Ты должна знать: я чертовски устал от Роберта. Если бы он опять убрался в Австралию, я только возблагодарил бы Бога.
— Не думай, что я это не поняла, Карл-Эрик. — Розмари резко повернулась и пошла в кухню. Настал час подавать блины с красным луком, сваренной на пару спаржей и двумя сортами икры зубатки — черной и красной.
Говорились речи.
Подняв бокал поданного к блинам рислинга, юбиляр произнес длинный тост. Вся футбольная команда, сказал он, более чем желанные гости за этим столом. При этом он имел, очевидно, в виду и себя самого, и отсутствующего Роберта, и Эстер Брельдин в кухне, иначе никак не набиралось одиннадцать человек. Это знаменательный день, пояснил он. И для него, и для Эббы. Сорок лет — человек в расцвете сил, ему остается еще лет десять до срединного пункта в жизни. А шестьдесят пять вовсе не означает, что человек совершил посадку и никогда больше не взлетит. Это прежде всего означает, что он достиг цели. Забил, так сказать, свой гол, если продолжать использовать спортивную метафоричность.
На длинном и вряд ли правильном слове «метафоричность» Карл-Эрик слегка запнулся, чего с ним обычно не бывало. Розмари опять подумала, не болен ли он. Лучше было бы сказать «спортивные метафоры». Или, на худой конец, «спортивная метафорика». Что-то в Педагогическом Столпе было не так.
Но он продолжал еще минут двадцать, не меньше. Говорил о шведской школе, как она развивалась под его наблюдением с 1968 года, провозгласил здравицу Истинным Знаниям, которые не продают себя жадным сибаритам рынка и не дают случайным чечениям себя увлечь (хотел сказать «течениям», машинально отметила Розмари).
— Добро пожаловать! — заключил он свою речь, отпил глоток вина и принялся за блины.
После этого подали седло косули с овощами, с крошечными маринованными луковками, желе из черной смородины и грушами дюшес. Настал черед Лейфа.
Его тост распался на три части.
В первой части он долго рассказывал малопонятную историю о продавшице из мясного отдела «Консума» с необыкновенно большой грудью.
Потом секунд двадцать говорил комплименты жене и ее ни с чем не сравнимым добродетелям, а под конец сообщил, что, с его точки зрения, Карлу-Эрику никогда не дашь шестидесяти пяти. Шестьдесят четыре с половиной, не больше.
За сыром Розмари внезапно заплакала, встала и вышла из-за стола. Вернувшись, извинилась — не могу совладать с чувствами, в кои-то веки собралась вся семья, и вообще…
В этот неловкий момент неожиданно встал Хенрик и спел а капелла что-то вроде итальянской серенады. Это было очень уместно. Ему бурно аплодировали, и настроение заметно улучшилось.
Наконец подали десерт — груши со взбитыми с коньяком сливками. И под самый конец высокопарную, хотя и безличную благодарственную речь произнес Якоб. (А что удивляться, подумала Кристина, откуда у него взяться чему-то личному, господи… сколько раз я это слышала.) Для такого случая даже Эстер Брельдин вытащили из кухни и вручили ей бокал малаги.
Настало время кофе, торта и подарков.
Главный подарок для Эббы — сервиз известной английской марки: глубокие и мелкие тарелки, блюдца, кофейные и чайные чашки, различные блюда и миски под предводительством роскошной супницы. Помимо этого она получила пригласительный билет в «Ясугари» в Хассельуддене — тридцатиминутный массаж на горячих камнях и роскошный ужин — и еще один билет в салон красоты «Сельма Лагерлёф» в Сунне. Она там уже была дважды, но, естественно, промолчала.