— Совершенно верно.
— Потом вы выходили с Робертом и имели с ним серьезный разговор — он, как вы мне сказали по телефону, чем-то обидел мать.
— Не знаю, как это определить… можно и так.
— Пожалуйста, поточнее. О чем вы говорили?
— Не так уж много. Он сказал, что чувствует себя отвратительно, на грани срыва. Что ему стыдно, что он с трудом выдерживает наше общество. Я попросила его сделать усилие и подыграть родне. Раньше у него это получалось. Спросила, какие у него планы на будущее. Он сказал, что хочет уехать куда-нибудь и дописать роман.
— Роман?
— Роберт написал роман… «Человек без собаки». Уже, наверное, лет десять назад. Теперь он решил, что настал подходящий момент спрятаться где-то и довести книгу до ума.
— Я понимаю… а суицидальных мыслей у него не было?
Кристина покачала головой:
— Нет. Не было. Я тоже об этом думала, но мне всегда казалось, что он не был склонен… к таким мыслям. Хотя наверняка ничего знать нельзя. Он пережил достаточно много крушений в жизни… но я никогда не слышала, чтобы он даже в шутку говорил о самоубийстве. И не помню, чтобы я когда-то всерьез опасалась за него в этом смысле… Он, в конце концов, знает…
— Да? — поторопил ее Барбаротти, потому что она начала смеяться.
— Он знает, как я рассвирепею, если он сделает такой шаг. Объявлюсь в царстве мертвых и призову его к ответу.
— Ваша мать сказала, что он после этой телевизионной истории посещал психотерапевта.
— Да. Роберт несколько раз был у психолога.
— Вы не знаете имя или адрес этого психолога?
— К сожалению, нет.
Барбаротти разочарованно кивнул.
— А Хенрик?
— Что — Хенрик? Вы хотите спросить, не было ли суицидальных мыслей у Хенрика?
— Да.
— Ну что вы! Почему? Хотя… у меня тоже за эти дни мелькала такая мысль, но это совершенно невероятно… И потом… если Роберт и Хенрик оба совершили самоубийство… — ее передернуло, — то где же тогда их тела? Не вознеслись же они на небо?
— Можно прыгнуть в реку, — осторожно предложил Барбаротти. — В реку Чимлинге. Но мы пока не занимаемся этой версией и водолазов не посылаем. Никаких оснований. Давайте еще раз: мне очень важно узнать, о чем вы разговаривали с Хенриком в понедельник вечером. В каком он был настроении, как выглядел… У вас было время вспомнить все до мелочей после нашего телефонного разговора.
— Ничем другим я не занималась, — очень грустно сказала Кристина. — И ни к чему не пришла. Я уже говорила… вспоминали, как они с Кристофером были маленькими. Тогда я проводила с ними довольно много времени. Он немного рассказал про Упсалу… совсем немного. Называл какую-то девушку… по-моему, Йенни, но мне не показалось, что это серьезно. Мне очень жаль… но вам же не хотелось бы, чтобы я выдумывала что-то, чего на самом деле не было.
— А во вторник?
— Во вторник мы общались и того меньше… а с глазу на глаз вообще не общались. Это же был «знаменательный день» у папы с Эббой. — Она сделала указательным и средним пальцами обеих рук жест, обозначающий кавычки. — Было много народа и много суеты. У меня не было времени думать о Хенрике… Он спел что-то за ужином. У него хороший голос.
— Когда вы с мужем уехали в отель? Вы же уехали вместе?
— Да, конечно. Полдвенадцатого или немного позже.
— Вы попрощались с Хенриком?
— Да… да.
— Ничто в нем не привлекло ваше внимание?
— В Хенрике?
— Да.
— Нет, конечно. Что могло привлечь мое внимание? Все под конец вечера говорили только о Роберте. Никто не мог понять, куда он подевался. За ужином все об этом молчали, как будто договорились… вернее, даже не как будто, а договорились, чтобы не портить вечер папе и Эббе. Но после еды… Больше всех обеспокоена была мама.
— А вы?
— И я, разумеется. Я тоже ничего не могла понять. Но я уже говорила, мне показалось, что он просто не выдержал. Пошел к какому-нибудь старому приятелю, они выпили… ну и так далее. Я была уверена, что утром он появится.
— Я понимаю… То есть вы поехали в отель и на следующее утро отбыли в Стокгольм?
— Именно так. Сначала собирались заглянуть к маме позавтракать, но у Якоба в двенадцать была назначена какая-то встреча, поэтому мы сразу поехали домой.
— А когда вы узнали, что Хенрик исчез?
— Уже в Стокгольме. Мама позвонила и рассказала… вернее, даже не рассказала, а спросила, не знаем ли мы, где Хенрик. Все это поначалу не казалось таким серьезным…
— Но Роберт ведь так и не появился. Должны же они были…
— Да, конечно. Мама была очень взволнована, хотя пыталась делать вид…
— Ваш отец позвонил в полицию только в среду вечером. Могли бы вы это объяснить?
Она медленно кивнула:
— Это, к сожалению, объяснить очень просто. Папу совершенно вывела из равновесия эта история с Робертом и злосчастной телепрограммой. Он просто не хотел, чтобы имя Роберта опять оказалось у всех на языке. Думаю, всем остальным пришлось его долго уговаривать, чтобы он все же связался с полицией.
— Вот оно что… ну что ж, звучит вполне правдоподобно…
Он поерзал в плетеном кресле, допил чай.
Вполне правдоподобно, повторил он мысленно. Но все остальное от этого правдоподобнее не стало. Мы не сдвинулись ни на сантиметр.
Разговор с Якобом Вильниусом занял не больше получаса. Барбаротти сидел в том же плетеном кресле, поглядывал время от времени в то же изысканно-пасторальное решетчатое окно. Якоб Вильниус принес бутылку белого вина, налил себе и предложил ему. Гуннар отказался.
Улов более чем скромный. Телепродюсер Якоб Вильниус до мелочей подтвердил рассказ жены. И конечно, он ничего не может добавить к психологическому портрету обоих исчезнувших. Хенрика он вообще никогда раньше не видел и обменялся с ним, самое большее, десятком слов. Что касается Роберта… Роберт жил у них в доме пару лет назад, но недолго, и они никогда ни о чем серьезном не говорили. — Якоб Вильниус пожал плечами, словно извиняясь. Вообще, Роберт был raison d’etre [47] Кристины, а не его, Якоба.
Гуннар Барбаротти на секунду задумался, почему Якоб употребил именно это французское выражение, и, насколько он знал французский, употребил неправильно, но спрашивать не стал. Это, скорее всего, был своего рода намек: дескать, не забудь, что имеешь дело с high society. [48] Наплевать. Якоб Вильниус производил впечатление спокойного, гармоничного и привычного к обществу человека; он женился на девушке из семьи Германссон, и, хотя наверняка, с его точки зрения, это был мезальянс, он излучал доброжелательность и понимание.