Она посмотрела на часы. Десять минут второго. Она забралась в машину, откинулась на сиденье и зажмурилась.
Кристофер Грундт в своей пятнадцатилетней жизни был на похоронах всего один раз. Почти ровно год назад повесился мальчик из параллельного класса, и вся школа сидела в церкви и всхлипывала. Все знали, что Бенни Бьюрлинга травили с первого класса, а сейчас он вдруг стал чуть ли не героем.
Возлюбленные Богом рано покидают этот мир, провозгласил ректор Ховелиус, и Кристофер тогда подумал, что если Бог существует, то это как раз и есть Его главная обязанность: любить тех, кого никто не любит.
Он сидел на каменной церковной скамье и думал, что это настоящая, правильная мысль, Истина с большой буквы, и в ней можно найти определенное утешение.
И сейчас, сидя на не менее жесткой церковной скамье в Чимлинге перед стоящим на возвышении закрытым гробом, где лежали разрубленные на куски останки его дяди Роберта, Кристофер пытался вызвать в себе то же чувство. Возлюбленные Богом рано покидают этот мир.
Но у него ничего не получалось. Он, конечно, был уверен, что Роберта за всю его тридцатипятилетнюю жизнь никто особенно не любил, но сильно сомневался, что и по ту сторону его ждут с распростертыми объятиями. Бенни Бьюрлинг был жертвой, это ему, конечно, зачтется, а Роберт? Кем был Роберт? Просто придурок? Лузер? Лично ему Роберт никакого вреда не причинил, но если вдребезги пьяный парень онанирует перед телекамерой на всю страну, а потом его разделывают на куски… вряд ли это там засчитывают как достижение. Кристофер помнил, что в ту ночь, когда Роберт исчез, он вызывал у него симпатию… прикольный мужик, показалось ему тогда.
Сейчас ему так не казалось.
Высокий, как жердь, и такой же худой священник все же нашел нужные слова.
Не нам судить. Что мы знаем о том, что творится в душе человека? Что мы знаем о том, что видит в нас Бог своим всевидящим оком? Конечно, Роберт Германссон жег свечу своей жизни с обоих концов, но многие из нас, может быть, впервые заметили оставленную им после себя пустоту.
Кристофер мысленно оценил ловкий ход священника. Справа от него всхлипнула мать, а бабушка слева издала какой-то странный звук, словно икнула. Бабушка, по-моему, очень больна. Он увидел ее, когда она вышла из машины перед церковью, — полуоткрытый рот, остекленевшие глаза. Она еле шла — если бы дедушка ее слегка не подталкивал и не поддерживал, наверняка бы упала. Как ты, мамочка? — спросила Кристина. «Он так хорошо рисовал пасхальные открытки… и у него были такие красивые маленькие коленки», — вот что сказала бабушка, если Кристофер правильно расслышал.
Скорее всего, наглоталась чего-нибудь успокаивающего. Можно понять… Красивые коленки?
Он старался думать о бабушке, о священнике, о Бенни Бьюрлинге, в конце концов, но, как всегда в последнее время, вспомнил Хенрика. И как только он его вспомнил, Хенрик заполнил все уголки его сознания.
— Привет, — сказал Хенрик. — Я опять у тебя в голове.
— Спасибо, я заметил.
— Ты ничего не имеешь против, надеюсь?
— Что ты, конечно нет.
— Я же твой брат.
— Ты мой брат.
— Братья должны держаться вместе.
— Это правда, Хенрик.
— В жизни и в смерти.
— Я знаю… скажи мне одну вещь, Хенрик.
— Конечно, брат.
— Ты умер или ты жив?
— Хороший вопрос.
— Так ответь на него, если он такой хороший.
— Хороший, но и трудный. Не так легко на него ответить.
— Но ты же должен знать, жив ты или умер!
— И так можно сказать… Как ты сам, Кристофер?
— Неважно, как я сам. Если ты насильно влезаешь в мои мысли и не желаешь исчезать, то ответь на вопрос, что с тобой.
— Что со мной?
— Жив ты или умер?
— Я понимаю твой интерес. Но, к сожалению, я не могу однозначно на него ответить.
— Почему?! Мама постепенно сходит с ума. И папа скоро не выдержит. Если бы они могли только знать точно…
— Я все понимаю, Кристофер… мне очень больно, но я не властен над обстоятельствами… над сегодняшними обстоятельствами…
Сегодняшними обстоятельствами? Кристофер начинает злиться. Что за болтовня, ей-богу! Эти обстоятельства существуют независимо от нас, они были всегда! Если хочешь знать, Хенрик, у меня все идет под откос. В самом деле, под откос. Оценки все ниже и ниже, как вода в колодце в засуху, я напиваюсь каждую неделю, и мне надоело, что ты торчишь у меня в голове. Это невыносимо…
— Прости меня, любимый брат, но мне негде больше торчать…
— Что?!
— Мне некуда больше деться…
— Почему?
Хенрик вздохнул:
— Потому что мама сейчас думает о Роберте. Бабушка совершенно не в себе, в ее голове не уместится даже почтовая марка. Папа… присматривай за ним, Кристофер, присматривай за ним. Он попал в водоворот. У Кристины, как всегда, все на замке. Дед… о нем и говорить не стоит, сидит и бормочет что-то по-испански…
— Почему у Кристины все на замке?
— Откуда мне знать?
— Я-то думал, ты знаешь все…
Подожди. Не исчезай… да, пожалуй ты прав, папа не такой, как всегда, что ты сказал про водоворот?
Лейф Грундт даже не заметил, как начал плакать, — он вдруг обратил внимание, что на руки падают теплые капли, и его начал затягивать водоворот отчаяния. Именно так — бездонный водоворот отчаяния. Первый раз за восемь месяцев он отчетливо осознал, что его старший сын погиб. Это, конечно, не Хенрик лежит там, в дешевом, с дубовой фанеровкой гробу, а Роберт, паршивая овца, урод в семье, но это мог бы быть и Хенрик.
Хенрика нет в живых. Их перворожденный ребенок, старший брат Кристофера, умер. Умер, умер… и ни о чем больше Лейф Грундт, заведующий отделом в «Консуме», думать не мог. Хенрик умер, и нет никакого смысла кого-то убеждать в обратном. Ни постепенно теряющую рассудок жену, ни кого-то еще. Хенрик умер.
Всё. У него уже нет сил изображать оптимизм, казаться сильным и надежным… как же: Лейф — практическая опора семьи… он уже не в состоянии изо дня в день, из недели в неделю демонстрировать абсурдную нормальность, словно бы остались еще какие-то нити в их жизни, которые можно было бы, постаравшись, завязать в крепкий семейный узел. Каждый день ходить на работу, ободрять подчиненных, шутить с Кристофером утром и вечером, слушать его рассказы о школе… мальчик стал курить и даже выпивать, но Лейф до сих пор притворялся, что не замечает… Следить, чтобы в доме была еда, вовремя стирать белье, платить по счетам — все эти практические, сиюминутные и никогда не кончающиеся мелочи, необходимые, чтобы удерживать потерявшую сына семью на плаву… словно на подтаивающей с каждым днем льдине. Конец известен — льдина растает, и все они пойдут ко дну. За девять месяцев у него ни разу не было физической близости с женой… жизнь кончена. Просто, как репа — жизнь кончена. С таким же успехом они могут встать, подойти к гробу Роберта и лечь рядом. Все трое.