— Какую?
— Этого тебе я сказать не могу. Этот секрет принадлежит Хенрику.
— Хенрик тебе сказал, что он гомосексуалист?
Она посмотрела на него с удивлением:
— Так ты знал?
— Нет… догадывался.
— Короче, он мне сказал, что гомосексуален, а я не поверила. Ты же помнишь, мы довольно много пили в тот вечер?
— В первый?
— Ну да… накануне банкета. Это ничего не оправдывает, но я была немного пьяна… и решила доказать Хенрику, что он ошибается. Что его могут волновать и женщины… о боже! Прости, Кристофер, я и так наговорила много лишнего.
Кристофер кивнул. Она была права. Он и сам чувствовал, что не хочет больше ничего знать.
И вдруг две мысли, одна за другой, влетели в его заторможенное, даже оглушенное сознание.
Первая: я могу его понять. Я могу понять брата Хенрика.
Вторая мысль была черна как ночь.
Я понимаю и тебя, Якоб Вильниус. Но это неважно, ты должен умереть.
Ты должен умереть. Якоб Вильниус, ты должен умереть.
Он сидел молча, глядя в какую-то точку, и ему очень хотелось курить.
Но курить при Кристине почему-то казалось невозможным. В конце концов, здесь просто нельзя курить: в ресторанах теперь не курят.
— Пошли? — предложил он. — Я не хочу есть.
Она удивленно посмотрела на него:
— Кристофер?..
— Спасибо, что рассказала.
Он сам удивился, с каким взрослым достоинством и спокойствием он произнес эти три слова.
— Обещаю никому не говорить. Можешь мне верить.
Она хотела что-то сказать. Но Кристофер ее опередил. Может быть, ему хотелось еще немного побыть мудрым и взрослым мужчиной.
— Я должен вернуться в Упсалу. Я обдумаю все и тебе позвоню.
— Кристофер! Ты можешь звонить мне, когда только захочешь.
— Хорошо. Но… мне надо немного подумать.
Они вышли в ноябрьский мрак. Ни он, ни она даже не дотронулись до лазаньи. Ни он, ни она по дороге на вокзал не произнесли ни слова.
— Нет, ее нет дома, — сказал Якоб Вильниус, — у нее встреча в городе. Она придет примерно через час. Что ей передать?
— Ничего… передайте, что звонил коллега. Ничего важного. Позвоню позже.
Короткие гудки. Он посмотрел на дисплей — номер неизвестен.
Коллега? Кристина не работала уже больше двух лет.
Он гордился своей редкостной памятью на голоса.
Якоб погасил свет и уставился на черные силуэты яблонь за окном.
Гуннар Барбаротти некоторое время сидел с телефонной трубкой в руке.
Надо было сразу повесить трубку, решил он. Я сделал глупость.
Эббе Германссон Грундт снится сон.
До рассвета еще далеко. Первое декабря, за окном снегопад, но она об этом не знает. Шторы плотно закрыты, а время ее не интересует. Она лежит в своей кровати в клинике Вассрогга, и снится ей сын.
Он, разрубленный на куски, так и покачивается в ней в двух бело-зеленых пакетах, как проржавевшие языки в колоколах давно заброшенной церкви. Сон есть сон, привычный, ежедневный, но сегодня в этом сне что-то не так. Что-то не так… ее охватывает дрожь беспокойства, ледяной ветерок тревоги пробегает по коже, она бессознательно ощупывает во сне грудь, живот… она привыкла уже носить в себе эти пакеты, ночь за ночью, неделю за неделей, месяц за месяцем, но сегодня что-то не так, что-то с Хенриком… и она наконец понимает, в чем дело.
Это не Хенрик. Это Кристофер. Ее младший, почти забытый сын занял место Хенрика… что это может значить?
Она просыпается, как от удара, и опускает ноги на холодный пол. Что это значит? С какой стати Кристофер занял место Хенрика? Что-то же это должно значить… Сны — это ключи, надо только знать, к какому замку они подходят.
Открыть или закрыть? Охотнее всего Эбба заперла бы все замки, забыла бы все, что уже несколько месяцев занимало все ее мысли и чувства. Оставила бы открытым только маленький чуланчик, сложила бы туда все самое важное… то давнее лето, парус, синий трехколесный велосипед, ссадина на коленке, липкие детские пальчики, перебирающие ее волосы, его красивые глаза…
А как сюда попал Кристофер? Кто пропустил его? Почему теперь уже он качается в ее чреве в пакете из «Консума»? В двух пакетах… их же два? Что это за намек? Что это значит?
Она подходит к окну и открывает штору. Черная зимняя ночь. Густой, тяжелый снег.
Кристина Германссон читает. Она погружается в мир страданий, непохожих на ее собственные. Других страданий. Первое декабря. Идет снег. Он шел всю ночь, все утро и продолжает идти. Яблони за окном выглядят совершенно незнакомыми, а кусты смородины похожи на белых яков.
Якоб уехал на студию. Кельвин у няни. Кристофер не дает о себе знать. Она с минуты на минуты ждет конца и, чтобы ожидание было не таким мучительным, читает книгу Роберта.
В тени моих ладоней жила тоска по будущему. В моей пятнадцатилетней нерешительности жила надежда. Куда она исчезла?
Она не все понимает, о чем он пишет, ее брат, но ей это кажется до слез красивым. Он говорит с ней из могилы, и она слышит его голос, произносящий странные, похожие не бред слова. Она дошла только до сороковой страницы из шестисот пятидесяти, но почти сразу возникло чувство, что Роберт здесь, в комнате, что она может даже разговаривать с ним, попросить разъяснить, если что-то непонятно.
Что ты хотел сказать, Роберт, брат? Какая тоска по будущему? Какую надежду ты потерял?
Он не отвечает, но наверняка она найдет ответ дальше, надо только читать, читать…
Я родился неудачником, всю жизнь изо всех сил старался это забыть, — пишет Роберт на странице 42. — Но когда знание и правда высовывают свои мерзкие рыла, я их тут же узнаю. От себя убежать нельзя.
Она еще слишком мало прочла, она не знает, слова ли это Роберта или кого-то другого. Книга написана от первого лица, по крайней мере, начало, дальше она не знает. Главного героя зовут Михаил Банин… странное, рассеянное существование, постоянное бродяжничество, причем не только в пространстве, но и, судя по всему, во времени. Судя по всему, русский, то он появляется в наши дни, то вдруг в девятнадцатом веке… скорее всего, он не столько человек во плоти и крови, сколько фантом, мысль, идея.
Она читает, не отрываясь. С каждой перевернутой страницей в ней все сильнее звучит голос Роберта.
Если меня посадят в тюрьму, внезапно думает Кристина, эта книга поможет мне выжить.