Пожары освещали небо вспышками алого, переливаясь даже в бледном свете утра, — прямо ежегодное сожжение чучела Гая Фокса [33] . Солдаты «Любви», адепты Церкви Летней Страны, хлынули на улицы, верша правосудие везде, где могли, наслаждаясь свободой, эпохальной переменой, которую им предстояло совершить в этом городе.
Утро выдалось морозное, наше дыхание висело в воздухе облачками пара, и, к моему изумлению, я увидел, что дыхание моего спутника подсвечено ярко-зеленым, — я по недомыслию списал этот феномен на игру света или небольшую галлюцинацию из-за возбуждения или слишком напряженной работы без отдыха. Старик окинул окружающее мутным взглядом, ошеломленный звуками и яростью.
— Нэд? — с надеждой позвал он.
— Да,— солгал я.— Я здесь.
— Что происходит?
— Идемте со мной. Нужно выбрать точку обзора получше.
Я взял его за руку и повел на Монумент, по винтовой лестнице на самый верх. Гибкий и легкий, как газель, я быстро бежал вверх, но мне часто приходилось останавливаться, чтобы дать старику передохнуть. Последний отрезок пути я почти тащил его на себе. Наконец мы вышли на воздух, в необычное утро понедельника, самое выдающееся за сотни лет долгой жизни города.
— Узрите же,— воскликнул я (вы, конечно, простите мне некоторую высокопарность — момент был такой),— рассвет Летней Страны!
И из нашего орлиного гнезда работы Рена мы увидели все целиком. Вокруг нас грохотала война, и воздух полнился криками умирающих. Умирающих? Боюсь, что так. Когда на поле битвы сталкиваются две идеологии, кровопролитие неизбежно. Несомненно, такой вид показался бы вам ужасным, но здесь присутствовали люди, которые не могли исправиться. И если мы захватываем город, нет иного выбора, кроме как предать их мечу.
Рабочий день едва начался, но его резко и кроваво сократили. Банкиры, брокеры и клерки, бизнесмены и дилеры, бухгалтеры и заимодавцы — всех выволакивали из их комнат и кабинетов. Мало кого пощадили, большинство были истреблены. Хотел бы заверить вас в том, что смерть их была быстрой и безболезненной, что с ними обходились хотя бы с минимальным милосердием, но, честно говоря, сомневаюсь в этом. Под нами развернулась оргия жестокости и кровавого воздаяния за несправедливость, творившуюся в течение долгих поколений, и обездоленные акционеры «Любви», мои лондонские вакханки, наконец захватили улицы.
Что до банкиров и их присных, то некоторых из этих бедняг забили до смерти, других зарубили топорами, закололи пиками и зарезали косами. Третьих утопили в реке, и я сам видел по меньшей мере одного подавившегося серебряными монетами, которые ему забили в глотку.
Конечно, я готов услышать обвинения. Но почему эти люди ожидали милосердия, когда сами ни чуточки не жалели свои бесчисленные жертвы? Они слишком долго угнетали город. Их время прошло, вокруг наступал новый век, и самая топография Лондона словно менялась согласно ему.
Великие храмы алчности и стяжательства были преданы огню. Банки спалили дотла, дорогие рестораны и бары, цирюльни для богатых джентльменов и галантерейные магазины — все охватил очистительный огонь. Золотовалютные резервы Банка Англии были разграблены, и мои люди беспечно швыряли золотые слитки в черные воды Темзы или в глубокие сливы канализации.
Одного богатея забили насмерть таким золотым бруском. Воздух пропитался чадом горящих купюр.
Голос старика звучал хрипло и глухо. Он булькал, словно говорил из-под воды, но все же умудрился произнести пару стихотворных строк — не его собственных, увы, но не совсем неуместных.
Король сидел считал казну в каменном подвале,
А королеве хлеб и мед на блюде подавали...
Я сжал его руку, он сжал мою (« Нэд », — прошептал он), а под дами бушевал ужас.
Мун прокладывал себе путь сквозь толпу, отбиваясь от нападений верных, переступая по возможности через окровавленные трупы убитых. Он ни разу не остановился, чтобы помочь, но шел вперед, выискивая в свалке только одкого человека.
— Шарлотта! — звал он.— Шарлотта!
Наконец он нашел ее, скромно стоявшую перед каким-то исполнительным директором крупной брокерской фирмы, которому выворачивали руки из суставов. Мун предоставил его судьбе и схватил сестру.
— Шарлотта! Ты что делаешь?
Она одарила его своей очаровательной улыбкой.
— Привет, Эдвард.— Она помолчала.— Ты сам понимаешь, не надо было врать нам.
— Что с тобой случилось?
— Ты не поймешь.
— Ты права. Я не понимаю.
Несчастный брокер испустил последний жалкий стон, прежде чем упасть в расползающуюся алую лужу. Шарлотту этот вид привел в восторг.
— Это начало чего-то волшебного! Нового века! Второй шанс!
Мун показал на убитого.
— Для него второго шанса не будет.
— Но он будет у тебя, — настаивала Шарлотта. — Ты все еще можешь спастись.
Мун с отвращением оттолкнул ее.
— Где Сомнамбулист?
— Под землей. Мы связали его. Мун не сдавался.
— Ты знаешь, что я спасу его. Она пожала плечами.
— Пытайся на здоровье. Сейчас это уже вряд ли имеет значение.
— Где Тан?
Шарлотта показала наверх, на Монумент, на вершину, где стояли мы с председателем, и наши силуэты рисовались на фоне неба. Мы — императоры Пантисократии. Мун оставил сестру и побежал к нам, казалось, готовый к очередной схватке.
Он вынырнул через несколько минут, сипя, хрипя, задыхаясь. Он ожег меня бешеным взглядом.
— Эдвард! — поманил его я. — Вы как раз вовремя. — Мы с председателем смотрели вниз через парапет.— Похоже, прибыла кавалерия.
Под нами к денежным мешкам прибыла помощь. Несколько десятков полицейских во главе с грозным инспектором Мерривезером и с горсткой лжекитайцев Директората хлынули в финансовый район.
Хотя я и сказал «хлынули», это описание не подходит. Мои люди, «Любовь, Любовь, Любовь и Любовь», эти войска действительно хлынули на улицы. Это был гигантский прилив, наконец накрывший город, сносящий дамбы, вырывающийся на свободу после долгих лет заточения. Но полицейские силы, люди Директората не хлынули. Они просочились, как жалкий ручеек, в схватку, капая на булыжник, словно вода из текущего крана.
Но тут Мун недовольно сказал, вдруг снова проникшись лицемерием.
— Они обречены.
— По моим оценкам, наше превосходство примерно десять к одному,— мягко сказал я.— Вы правы. Их перебьют.