Квартира на пятом этаже дома номер семьдесят девять по Вестманнагатан была очень красивая. Старый дом, три просторные комнаты; высокие потолки, паркет, много света — окна выходили и на Ванадисвэген.
Пит Хоффманн постоял на кухне, открыл холодильник и достал еще литр молока.
Посмотрел на человека, скорчившегося на полу над красным пластмассовым ведерком. Мелкий варшавский проходимец, воришка и наркоман, весь в прыщах, плохо залеченные зубы. Давно не менял одежду. Хоффманн пнул его в бок острым носком ботинка; вонючка мешком рухнул на пол, и из него полилась рвота — белое молоко с кусками коричневой резины. Прямо на штаны и сверкающий мраморный пол.
Пусть еще выпьет. Napij się kurwa. [3] И проблюется как следует.
Хоффманн снова пнул его, на этот раз сильнее. Каждая капсула упрятана в слой коричневой резины, чтобы уберечь желудок от десяти граммов амфетамина, и Хоффманн не хотел, чтобы хоть один грамм потерялся. Вонючка, скорчившийся у его ног, был одним из пятнадцати «верблюдов», которые сегодня ночью и утром привезли в себе около двух тысяч граммов каждый: сначала паром «Вавель» из Свиноуйсьце, потом — поезд из Истада. О других четырнадцати, сидевших сейчас в разных точках Стокгольма и ждавших, когда их желудки освободятся, пока ничего известно не было.
Хоффманн поначалу долго сдерживался, стараясь быть спокойнее, но теперь все громче кричал «pij do cholery», пиная этого маленького говнюка, пусть лакает молоко из сраного пакета, должен налакаться, мать его так, «pij do cholery», и выблевать нужное количество капсул, чтобы покупатель мог их проверить и оценить.
Заморыш на полу плакал.
Брюки и рубашка в пятнах, прыщавое лицо побелело, как пол, на котором он валялся.
Пит больше не бил его. Он сосчитал темные кусочки, плававшие в молоке: пока хватит. Он выловил коричневую резину, двадцать почти идеальных шариков, надел перчатки, прополоскал шарики под струей воды из кухонного крана и принялся разламывать их; в конце концов у него оказалось двадцать маленьких капсул, и он сложил их в фарфоровую тарелку, которую взял из кухонного шкафчика.
— Молоко еще осталось. И пицца. Ты пока побудешь здесь. Пей, ешь и блюй. Подождем, когда выдашь остальное.
В гостиной было жарко, душно; трое мужчин, сидевших за длинным столом темного дуба, вспотели — слишком много одежды, слишком много адреналина. Пит открыл балконную дверь и постоял не шевелясь, пока прохладный ветерок выгонял из комнаты спертый воздух.
Пит Хоффманн говорил по-польски, чтобы те двое тоже понимали.
— В нем еще осталось кило восемьсот. Займитесь. И расплатитесь с ним, когда он закончит. Четыре процента.
Они были похожи друг на друга — обоим лет по сорок, темные костюмы стоят дорого, но выглядят дешево, бритые головы, на которых, если встать поближе, можно рассмотреть проросшую за сутки рыжеватую щетину. Отсутствующий безрадостный взгляд. Оба редко улыбались, и Хоффманн еще ни разу не видел, чтобы они смеялись. Двое в костюмах послушались, удалились в кухню, чтобы опустошить валяющегося на полу, блюющего «верблюда». За доставку партии отвечает Хоффманн, и им не хочется объяснять варшавскому руководству, что сделка провалилась.
Хоффманн повернулся к третьему, оставшемуся за столом, и наконец-то заговорил по-шведски.
— Здесь двадцать капсул. Двести граммов. Можешь сам посчитать.
Он посмотрел на собеседника — высокого, светловолосого, спортивного, своего ровесника, лет тридцати пяти. На госте были черные джинсы и белая футболка; пальцы, руки, шея обильно унизаны серебром. Покушение на убийство, четыре года в Тидахольме, два разбойных нападения и двадцать шесть месяцев в Мариефреде. Все верно. И все-таки Хоффманна не оставляло чувство, от которого он не мог избавиться: что покупатель ряженый, что он играет роль — и к тому же не слишком убедительно.
Пит продолжал наблюдать за покупателем. Тот вытащил из кармана черных джинсов бритву, разрезал одну капсулу вдоль и склонился над тарелкой, чтобы понюхать содержимое.
Странное чувство не проходило.
Может, он просто под кайфом? Или нервничает. А может, именно оно заставило Пита посреди ночи позвонить Эрику, — отчетливое ощущение, что что-то не так, чувство, которое он не смог описать, когда звонил.
Запахло цветами, тюльпанами.
Хоффманн сидел через два стула от покупателя, но прекрасно уловил запах.
Покупатель искрошил желтовато-белую твердую массу в порошок, подцепил немного на бритву и ссыпал в пустой стакан. Втянул в шприц двадцать миллилитров воды и выпустил ее в стакан; порошок растворился, и теперь в стакане была прозрачная, но вязкая жидкость. Покупатель с довольным видом кивнул. Растворяется быстро. Получается прозрачная жидкость. Амфетамин что надо, как и обещал продавец.
— Тидахольм. Четыре года. Верно?
Звучит профессионально. Но все равно что-то не то. Пит Хоффманн пододвинул тарелку с капсулами к себе, подождал ответа.
— Девяносто семь-две тысячи. Но отсидел всего три. Решили, что мне хватит.
— Какой сектор? — Хоффманн внимательно разглядывал покупателя.
Ни один мускул не дрогнул. Парень глазом не моргнул, никак не проявил волнения.
Он говорил по-шведски с легким акцентом — приехал из какой-нибудь соседней страны. Датчанин, а может, норвежец. Покупатель вскочил, его кулак пролетел у Пита перед самым лицом. Все выглядело как надо, но Пит понимал: поздно. Покупателю надо было обидеться гораздо раньше, начать размахивать руками с самого начала, ты что же, сука, мне не доверяешь?
— Ты же видел приговор.
Вот теперь точно злость напускная.
— Еще раз. Какой сектор?
— Корпус «С». Девяносто семь-девяносто девять.
— Корпус «С». Где именно?
Всё, поздно.
— Да что ты, мать твою, прицепился?
— Где?
— Корпус «С». В Тидахольме у секторов нет номеров.
Покупатель улыбнулся.
Пит Хоффманн улыбнулся в ответ.
— С кем ты сидел?
— Ну все, с меня хватит!
Покупатель повысил голос. Но ему надо было разыграть злость посильнее, получше притвориться обиженным.
Хоффманн слышал в его голосе другое.
Неуверенность.
— Мы что, так и будем продолжать? Я-то думал, ты хочешь мне кое-что продать, потому и пришел.
— С кем ты сидел?
— Со Сконе. С Мио. Юсеф Ливанец. Виртанен. Граф. Скольких тебе назвать?
— С кем еще?
Покупатель продолжал стоять. Потом шагнул к Хоффманну.
— С меня хватит.