Нераспечатанная пачка лежала в глубине нижнего ящика стола.
— Два года лежат. Не знаю, можно ли еще их курить, но я и не собирался их никому предлагать. Они просто лежат здесь, и после каждой чашки кофе, когда так мерзко тянет в теле, подтверждают, что я не сорвался.
Он открыл окно, когда первый дым поплыл над столом.
— По-моему, лучше не открывать.
Начальник Управления посмотрел на своего гостя, делавшего глубокие затяжки. Тот был прав. Начальник закрыл окно и вдохнул запах, такой знакомый.
— Нам надо спешить — не знаю, понимаете ли вы это. Гренс собирается сесть рядом с ним и выслушать все о встрече, в которой мы не должны были принимать участие. Гренс хочет…
— Фредрик!
— Да?
— Вы пришли ко мне. И я готов слушать. Но только если вы успокоитесь и начнете говорить внятно.
Йоранссон курил до тех пор, пока было что курить, до самого фильтра, потом зажег новую сигарету, выкурил половину. К нему вернулось неуютное ощущение, возникшее возле кофейного автомата, когда комиссар уголовной полиции, изучив фамилии на периферии расследования, нашел одно имя. Человек, носивший это имя, сотрудничал с официальным «Войтеком», а еще он был судим за тяжкие преступления — и, несмотря на это, получил лицензию на оружие. Сейчас этот человек отбывал долгий срок за преступление, связанное с наркотиками, и завтра его будут допрашивать по поводу убийства в доме на Вестманнагатан.
— Эверт Гренс.
— Так.
— Сив Мальмквист?
— Да, это он.
— Из тех, кто не сдается.
Из тех, кто не сдается.
— Все пойдет к чертям. Слышите, Кристиан? К чер-тям!
— Не пойдет. Ни к каким чертям.
— Гренс не отступится. После допроса… настанет наша очередь. Это же мы выдали лицензию, мы его прикрывали.
Глава государственной полиции не дрожал, по нему не лился пот, но теперь он понял тревогу, которая вползла в кабинет, тревогу, которую следовало срочно прогнать, чтобы она не разрослась дальше.
— Подождите-ка.
Он подошел к телефону, долго искал что-то в конце ежедневника, нашел, набрал номер.
Гудки были громче обычного, Йоранссон слышал их со своего места на диване для посетителей. Три гудка, четыре, пять, потом очень низкий мужской голос ответил, и шеф полиции поднес трубку поближе к губам.
— Пол? Это Кристиан. Ты один?
Низкий голос что-то невнятно ответил, но начальник Управления чуть кивнул с довольным видом.
— Нужна твоя помощь. Похоже, у нас проблемы.
Пит стоял перед первой запертой дверью в подземном коридоре между административным зданием и корпусом «G». Камера слежения немного повернулась, дежурный на главном посту изменил угол и теперь изучал укрупнившееся на мониторе бородатое лицо мужчины лет тридцати пяти, а может быть, сравнивал его с фотографией из тюремного досье. Заключенный, которого доставили два дня назад, все еще оставался лишь одним из множества осужденных на долгие сроки уголовников.
Пит следил, чтобы сверху в большом черном мешке на тележке находилось содержимое мусорных корзин. Тот, кто проходил бы мимо и заглянул в него, увидел бы смятые конверты и пустые пластиковые стаканчики, но никак не пятьдесят кондомов и сто пятьдесят граммов амфетамина. При помощи сорока двух граммов из четырех библиотечных книг Хоффманн вышиб трех главных дилеров и теперь собирался использовать содержимое пятидесяти желтых тюльпанов уже как новый тюремный поставщик. Через несколько часов заключенные во всех секторах узнают, что амфетамин можно купить прямо сейчас, и продает его новый заключенный по имени Пит Хоффманн, который сидит где-то в корпусе «G». В этот, первый раз он никому не продаст больше двух граммов, как ни клянчи и ни угрожай. Самые первые уколы «Войтека» рассчитаны на семьдесят пять наркоманов, и это будет первый долг, который господин потребует отработать. Через пару дней он продаст больше, надо только подмять под себя тех двух надзирателей из корпуса «F», которые проносили партии побольше и состояли на жалованье у Грека.
Щелчок. На главной вахте закончили разглядывать Хоффманна, дверь на несколько секунд открылась. Хоффманн прошел, на большом перекрестке повернул направо, два раза широко шагнул и углубился в тоннель на два с половиной метра. Стефан и Кароль Томаш проверяли — это здесь. Пятиметровая слепая зона между двумя камерами слежения. Пит огляделся — никто не шел ни из корпуса «Н», ни из административного здания.
Хоффманн порылся в тележке, выудил пятьдесят презервативов и высыпал их содержимое на расстеленный на полу черный пластиковый мешок. Чайной ложкой, изъятой из чашки в кабинете директора тюрьмы (маленькая, в такие входит ровно два грамма порошка, если насыпать вровень с краями), распределил наркотик на семьдесят пять кучек.
Он работал быстро, но внимательно, рвал белые пакетики для мусора на части, завязывал в целлофан каждую двухграммовую кучку, семьдесят пять доз на дне тележки уборщика, прикрытые сверху содержимым мусорных корзин из административного здания.
— Мы говорили — восемь граммов, да?
Пит слышал, как тот подошел, походка наркуши, ноги шаркают по бетону. Знал, что он будет стоять и кланяться.
— Восемь? Правильно? Восемь, да?
Хоффманн раздраженно мотнул головой.
— Что, так хреново? Получишь два.
Каждый новый покупатель должен ежедневно делать хотя бы одну покупку, одно путешествие в искусственный мир, потому что там легче жить. Никому нельзя позволить получить столько наркотиков, чтобы их можно было перепродать дальше, нельзя, чтобы существовали другие продавцы. Никаких конкурентов. Продажа наркотиков контролируется из одной-единственной камеры по левой стороне коридора «G2».
— Черт, да я…
— Заткнись. Если хочешь получить хоть что-нибудь.
Тощий наркуша трясся еще сильнее, чем до обеда, ноги не стояли на месте, глаза бегали. Он замолчал и стоял с протянутой рукой, а получив белый целлофановый шарик, пошел, даже не сунув его в карман.
— По-моему, ты кое-что забыл.
У тощего подергивались веки и щеки.
— Я достану бабки.
— Пятьдесят монет за грамм.
Подергивания на секунду замерли.
— Пятьдесят?
Хоффманн улыбнулся его изумлению. Он мог запросить от трехсот до четырехсот пятидесяти. Теперь, когда он остался единственным продавцом, даже шестьсот. Ему надо было, чтобы слава о нем проникла сквозь тюремные стены. Поднять цену можно будет потом, когда все покупатели окажутся в одном списке — в том, что принадлежит единственному на всю тюрьму продавцу.
— Пятьдесят.
— Черт, черт… тогда я хочу двадцать граммов.
— Два.