Лэнгдон отрешенно смотрел в пол; перед ним и сейчас стояли милые карие глаза Сиены – глаза, которыми она поглядела на него сверху перед бегством.
Простите меня, Роберт. За все простите.
– Она крепкий орешек, – сказал Феррис. – Вы, вероятно, не видели, как она ударила меня в базилике.
– Ударила вас?
– Да. Когда оперативники вошли в собор, я хотел криком дать им знать, где находится Сиена, но она, похоже, это предугадала. И саданула мне прямо в грудь косточкой ладони.
– Что?!
– Я и увидеть ничего не успел. Похоже, какой-то удар из арсенала боевых искусств. У меня имелся там уже приличный кровоподтек, поэтому боль была адская. Более-менее пришел в себя только минут через пять. Сиена увела вас на балкон раньше, чем очевидцы успели сообщить, что она сделала.
Ошарашенный, Лэнгдон вспомнил, как пожилая итальянка закричала на Сиену: L’hai colpito alpetto! – и ударила себя в грудь кулаком.
Нет! – крикнула в ответ Сиена. Искусственное дыхание его убьет! Посмотрите на его грудь!
Проигрывая эту сцену в уме, Лэнгдон понял, как быстро Сиена Брукс соображает на ходу. До чего же ловко она его одурачила с переводом слов итальянки! Пожилая женщина вовсе не предлагала сделать Феррису искусственное дыхание… она выкрикнула гневное обвинение: Ты его в грудь ударила!
В хаосе событий Лэнгдон не обратил на это внимания.
– Вы, наверно, уже поняли, что Сиене Брукс палец в рот не клади, – сказал Феррис с болезненной улыбкой.
Лэнгдон кивнул. Да, понял.
– Люди Сински доставили меня на «Мендаций» и сделали мне перевязку. Шеф попросил меня вылететь с ним в качестве, так сказать, советника: кроме вас, я был единственным, кто общался сегодня с Сиеной.
Лэнгдон снова кивнул, думая, откуда у Ферриса сыпь.
– А что у вас с лицом? – спросил он. – И кровоподтек на груди. Это не…
– Чума? – рассмеялся Феррис и покачал головой. – Не знаю, говорили вам или нет, но я сегодня дважды изображал врачей.
– Что-что, простите?
– В баптистерии вы сказали, что мое лицо вам кажется знакомым.
– Да. Слегка. Глаза, пожалуй… Вы объяснили это тем, что везли меня из Кембриджа… – Лэнгдон приумолк. – Но теперь я знаю, что не везли, так что…
– Мы действительно виделись до того. Но не в Кембридже. – Феррис пристально смотрел на Лэнгдона: догадается или нет? – Я был первым, кого вы увидели, когда очнулись в палате сегодня утром.
Лэнгдон постарался припомнить унылую маленькую палату. Его сознание тогда было затуманено, и воспринимал он все смутно, но он был более или менее уверен, что первым, кого он увидел, прийдя в сознание, был бледный немолодой врач с кустистыми бровями и неопрятной седеющей бородой, говоривший только по-итальянски.
– Нет, – сказал Лэнгдон. – Первым, кого я увидел, был доктор Маркони…
– Scusi, professore [60] , – перебил его Феррис с безупречным итальянским выговором. – Ma non si ricorda di me? [61] – Он ссутулился, как пожилой человек, пригладил воображаемые мохнатые брови и провел ладонью по несуществующей сивой бороде. – Sono il dottor Marconi [62] .
Лэнгдон разинул рот.
– Доктор Маркони – это были… вы?
– Вот почему вам показались знакомыми мои глаза. Я никогда раньше не носил накладную бороду и брови и, к сожалению, понятия не имел, что у меня сильнейшая аллергия на латексный клей. Кожа воспалилась, стала гореть. Наверняка вы ужаснулись, когда меня увидели… ведь у вас на уме была чума.
Лэнгдон мог только смотреть на него во все глаза; ему вспомнилось, как доктор Маркони чесал себе щеки и подбородок перед тем, как появилась Вайента и он упал с кровавой раной в груди на больничный пол.
– В довершение всех бед, – продолжал Феррис, показывая на забинтованную грудь, – когда наша операция уже шла, детонатор сдвинулся. У меня не было возможности его поправить, и, когда он сработал, пострадало незащищенное место. У меня сломано ребро и большой кровоподтек. Весь день были трудности с дыханием.
А я думал, у него чума.
Феррис глубоко вздохнул и поморщился от боли.
– Пожалуй, мне пора сесть… А вам, я вижу, скучать не дадут, – добавил он, отходя, и движением руки показал Лэнгдону за спину.
Тот обернулся и увидел, что к нему идет доктор Сински; длинные серебристые волосы ниспадали ей на плечи.
– Вот вы где, профессор!
Вид у директора ВОЗ был усталый, но Лэнгдон, к своему удивлению, заметил в ее глазах какой-то свежий проблеск надежды. Она что-то обнаружила.
– Извините, что покинула вас, – сказала Сински, подойдя к Лэнгдону. – Я координировала работу и кое-что пыталась узнать.
А вас, я вижу, тянет к солнечному свету, – добавила она, показав на открытую дверь кабины.
Лэнгдон пожал плечами:
– В вашем самолете совсем нет иллюминаторов.
Она сочувственно улыбнулась:
– Кстати о свете. Шеф, надеюсь, пролил его на последние события?
– Да; правда, ничего приятного я не услышал.
– Я тоже, – согласилась она и оглянулась, проверяя, нет ли кого в пределах слышимости. – Можете не сомневаться, – сказала она вполголоса, – последствия для него и его организации будут серьезными. Об этом я позабочусь. Но сейчас нам всем надо сосредоточиться на том, чтобы найти вместилище инфекции до того, как пластик растворится и она выйдет наружу.
И до того, как Сиена прибудет на место и ускорит этот процесс.
– Мне надо поговорить с вами о здании, где похоронен Дандоло.
Лэнгдон рисовал себе мысленно эту впечатляющую постройку с тех самых пор, как понял, о каком «мусейоне премудрости священной» идет речь.
– Я только что узнала кое-что очень интересное, – сказала Сински. – Мы связались по телефону с одним местным историком. Я не стала, конечно, ему объяснять, зачем нам понадобилась гробница Дандоло, но спросила, знает ли он, что находится под ней, и угадайте, что он ответил. – Она улыбнулась. – Вода.
– Правда? – удивленно переспросил Лэнгдон.
– Да. Похоже, нижние уровни здания затоплены. Горизонт грунтовых вод под ним столетие за столетием повышался, и как минимум два нижних уровня сейчас погружены в воду. Он говорит, там, безусловно, имеются всевозможные воздушные карманы и частично затопленные помещения.
Боже мой. Лэнгдону вспомнилась диковинно подсвеченная подземная пещера из фильма Зобриста, на замшелых стенах которой виднелись бледные вертикальные тени колонн.