Авеню Кеннеди, с которой открываются неповторимые морские виды, вьется среди красивых рощ и старинных садов, минует порт Еникапы и, наконец, идя между городскими кварталами и проливом Босфор, поворачивает на север, к Золотому Рогу. Там над городом высится османская твердыня – дворец Топкапы. Занимавший стратегическое положение у Босфора, дворец ныне чрезвычайно любим туристами, которых восхищают и здешние виды, и поразительная коллекция османских сокровищ, включая плащ и меч, якобы принадлежавшие самому пророку Мухаммаду.
До дворца мы не доедем, сообразил Лэнгдон, помня, что их цель – Айя-София. Она вздымалась над центром города не так уж далеко впереди.
Когда они свернули с авеню Кеннеди и непрямым путем двинулись через многолюдный город, Лэнгдон, оглядывая толпы на улицах и тротуарах, почувствовал: то, о чем говорилось в течение дня, осаждает его с новой силой.
Перенаселенность.
Чума.
Извращенные устремления Зобриста.
Хотя Лэнгдон все это время отлично понимал, на что нацелена операция группы ПНР, в полной мере он осознал происходящее только сейчас. Мы направляемся к эпицентру. Он представил себе медленно растворяющийся мешок с желто-коричневой жидкостью и удивился, как его, Лэнгдона, угораздило попасть в такой переплет.
Странное стихотворение, которое они с Сиеной обнаружили на обороте посмертной маски Данте, в итоге привело его сюда, в Стамбул. Направляя группу ПНР в Айя-Софию, Лэнгдон знал, что, когда он и его спутники там окажутся, им будет чем заняться:
В мусейоне премудрости священной,
Где золото сияет, преклони
Колени и услышь воды теченье.
Затем подземный отыщи дворец.
Хтоническое чудище найди там,
Живущее в кроваво-красных водах,
Куда не смотрятся светила.
Лэнгдон вновь с тревогой подумал о том, что почти такой же сценой кончается заключительная песнь Дантового «Ада». После долгого спуска в глубины преисподней Данте и Вергилий достигают ее нижней точки. Дальше пути нет, но они слышат журчание воды, текущей по камням, и идут по руслу этого ручейка сквозь трещины и расщелины… прочь от ужасов ада:
Там место есть…
Оно приметно только из-за гула
Ручья, который вытекает тут,
Пробившись через камень, им точимый…
Мой вождь и я на этот путь незримый
Ступили, чтоб вернуться в ясный свет.
Сочиняя свое стихотворение, Зобрист, конечно же, вдохновлялся картиной, нарисованной Данте, но, похоже, поставил в ней все с ног на голову. Да, Лэнгдону и его спутникам надо будет оринтироваться по журчанию воды, но в отличие от Данте они будут не подниматься прочь из ада… а спускаться в него.
Фургон лавировал по все более узким улицам, где людей было все больше, и Лэнгдон начал понимать извращенную логику, заставившую Зобриста выбрать в качестве эпицентра новой чумы сердцевину Стамбула.
Здесь Восток встречается с Западом.
Здесь мировой перекресток.
Стамбул много раз в своей истории становился жертвой губительных эпидемий, убивавших огромное количество жителей. Именно этот город на последней стадии Черной Смерти называли в Османской империи «средоточием чумы», и болезнь, как говорили, уносила в нем за день более десяти тысяч жизней. На нескольких знаменитых миниатюрах того времени можно видеть, как горожане, объятые отчаянием, роют на близлежащих полях Таксим общие могилы для наваленных грудами трупов.
Лэнгдон уповал на то, что слова Карла Маркса: «История повторяется дважды» – здесь все-таки не сбудутся.
Повсюду на мокрых от дождя улицах ничего не подозревающие люди занимались обычными вечерними делами. Миловидная турчанка звала детей домой ужинать; два старика потягивали что-то за столиком кафе под открытым небом; муж и жена, хорошо одетые, шли под зонтиком, взявшись за руки; мужчина в смокинге спрыгнул с автобуса и побежал по улице, укрывая от дождя скрипку в футляре: явно спешил на концерт.
Лэнгдон вглядывался в лица, пытаясь вообразить себе обстоятельства каждой из этих жизней.
Массы состоят из отдельных личностей.
Он закрыл глаза, отвернулся от окна и постарался настроиться на более оптимистический лад. Но не тут-то было. Из тьмы сознания выступили образы, которые меньше всего хотелось увидеть. Мрачная панорама приморского города, где царят мор, пытки и казни. Питер Брейгель Старший, «Триумф смерти».
Фургон повернул направо на улицу Торун, и на миг Лэнгдону показалось, что они уже у цели. Слева возвышалась в тумане огромная мечеть.
Но это была не Айя-София.
Голубая мечеть, быстро сообразил он, узнав эти шесть устремленных в небо желобчатых минаретов-карандашей с острыми шпилями и многочисленными балконами – так называемыми шерефе. Лэнгдон читал когда-то, что экзотический, сказочный вид этих минаретов повлиял на архитектуру знаменитого Замка Золушки в Диснейуорлде. Своим названием Голубая мечеть обязана слепящему морю голубых керамических плиток, украшающих интерьер.
Мы уже близко, подумал Лэнгдон, когда фургон повернул на улицу Кабасакал и поехал вдоль обширной площади Султанахмет, которая расположена на полпути между Голубой мечетью и Айя-Софией и славится видами на оба сооружения.
Прищурившись, Лэнгдон смотрел вперед сквозь мокрое ветровое стекло, искал глазами силуэт Айя-Софии, но дождь и фары ухудшали видимость. Что еще хуже, транспорт на улице, похоже, встал.
Впереди Лэнгдон видел только вереницу задних огней.
– Там какое-то мероприятие, – сказал водитель. – Кажется, концерт. Быстрее будет пешком.
– Далеко? – спросила Сински.
– Нет, через площадь ходу минуты три. Тут безопасно.
Сински кивнула Брюдеру, а затем повернулась к людям из ПНР:
– Оставайтесь в машине. Постарайтесь подъехать к зданию как можно ближе. Агент Брюдер очень скоро с вами свяжется.
После чего Сински, Брюдер и Лэнгдон вышли из фургона и двинулись через засаженную деревьями площадь Султанахмет.
Лиственные деревья на ней давали им, когда они поспешно шли по дорожкам, какое-никакое укрытие от усиливавшегося дождя. Там и сям попадались на глаза указатели, направляющие туристов к многочисленным достопримечательностям на площади: к египетскому обелиску из Луксора, к Змеиной колонне из святилища Аполлона в Дельфах, к Милевой колонне, некогда служившей «нулевой отметкой», от которой в Византийской империи отсчитывались все расстояния.
Наконец они вышли из-под деревьев к круглому пруду в центре площади. Оказавшись на открытом месте, Лэнгдон поднял глаза и посмотрел на восток.
Айя-София.
Не здание, а… гора.
Поблескивавшая от дождя громада собора казалась целым городом. Невероятно широкий центральный купол, серебристосерый и ребристый, словно бы покоился на скоплении менее крупных построек с куполами. По углам здания, довольно далеко от центрального купола, из-за чего их с трудом можно было считать элементами того же сооружения, возвышались четыре увенчанных серебристо-серыми шпилями минарета, каждый с одним балконом.