– Первая строфа – из Данте, слово в слово, – сказал он. – «О вы, разумные, взгляните сами, и всякий наставленье да поймет, сокрытое под странными стихами…»

– А дальше? – спросила Сиена.

Лэнгдон покачал головой:

– Не думаю. Нет, Данте я здесь не узнаю. Видимо, кто-то дополнил своими виршами.

– Зобрист, – прошептала Сиена. – Кто же еще?

Лэнгдон кивнул. Предположение вполне обоснованное. Поработав над «Mappa dell’Inferno», Зобрист уже продемонстрировал, что питает склонность к сотрудничеству с гениями и к переработке великих произведений искусства для своих надобностей.

– Дальше текст весьма странный, – сказал Лэнгдон, поворачивая маску и читая по спирали. – Тут говорится, что дож отрезал лошадям головы и крал кости слепой. – Он перешел к последней фразе в центре маски и с удивленным вздохом сказал: – Какие-то кроваво-красные воды.

Сиена подняла брови.

– Прямо как в ваших видениях женщины с серебристыми волосами?

Лэнгдон кивнул, озадаченно глядя на надпись.

Кроваво-красные воды… куда не смотрятся светила?..

– Смотрите, – прошептала Сиена, читая из-за его плеча. Она показала на слово в середине надписи. – Названо конкретное место.

Лэнгдон нашел это слово, на которое почему-то не обратил внимания вначале. Оно указывало на один из самых удивительных городов на свете. По спине у Лэнгдона пробежал холодок: в этом городе Данте настигла тяжелая болезнь, от которой он вскоре умер.

Венеция.

Несколько минут Лэнгдон и Сиена молча читали загадочные стихи. От мрачного текста, при том, что смысл его ускользал, веяло смертью. Слово «дож» недвусмысленно отсылало к Венеции, необыкновенному городу, прорезанному сотнями соединяющихся каналов, где веками глава государства именовался дожем.

С налету Лэнгдон не мог сообразить, на какое именно место в Венеции намекает стихотворение, но оно явно предлагало читателю следовать его указаниям.

Преклони колени и услышь воды теченье.

Лэнгдон недоуменно покачал головой и прочел следующий стих.

Затем подземный отыщи дворец, хтоническое чудище найди там.

– Роберт? – с тревогой спросила Сиена. – Что за чудище?

– Хтоническое, то есть обитающее под землей.

Он хотел еще что-то сказать, но его прервал щелчок отпираемого замка, гулко разнесшийся по баптистерию. Снаружи кто-то открыл вход для туристов.

– Grazie mille, – сказал человек с сыпью на лице. Тысяча благодарностей.

Засовывая в карман пятьсот долларов, смотритель нервно кивнул и оглянулся – не видел ли кто.

– Cinque minuti, – напомнил смотритель, тихонько приоткрыв отпертую дверь ровно на столько, чтобы человек мог протиснуться внутрь. Он тут же закрыл дверь, и уличный шум как отрезало. Пять минут.

Сначала смотритель не хотел пожалеть человека, который, по его словам, специально прилетел из Америки, чтобы помолиться в баптистерии об избавлении от ужасной кожной болезни. Но в конце концов смотритель смягчился и проявил сочувствие, чему способствовали пятьсот долларов, предложенные за пять минут в баптистерии… а также опасение, что придется провести рядом с этим заразным целых три часа до открытия.

Человек проскользнул в восьмиугольное святилище и сразу невольно поднял взгляд к потолку. Мать честная. Ничего подобного этому потолку он в жизни не видел. Прямо на него уставился трехглавый Дьявол, и он быстро опустил глаза.

Здание казалось пустым.

Куда они, к черту, делись?

Человек огляделся вокруг, и взгляд его остановился на алтаре. Это был четырехугольный мраморный блок в нише, отгороженной от посетителей канатом на стойках. Похоже, единственное место, где можно спрятаться. Притом в одном месте канат слегка качался, как будто его только что задели.

Лэнгдон и Сиена притаились за алтарем. Они едва успели собрать испачканные полотенца, задвинуть крышку купели и нырнуть за алтарь, захватив маску. План был – дождаться здесь, когда впустят туристов, а потом смешаться с толпой и незаметно выйти наружу.

Северную дверь только что открывали – по крайней мере на несколько секунд; Лэнгдон услышал шум с площади, который почти сразу стих, – дверь закрылась.

И в тишине послышались шаги по каменному полу.

Смотритель? Проверяет помещение перед открытием?

Он не успел погасить софит над купелью и подумал, что смотритель это заметит. Кажется, не заметил. Шаги быстро приближались и замерли перед канатом, через который только что перескочили Лэнгдон с Сиеной.

Стало тихо.

– Роберт, это я, – раздался сердитый голос. – Вы здесь, я знаю. Выходите, черт возьми, и объясните, что происходит.

Глава 59

Прятаться дальше бессмысленно.

Лэнгдон сделал знак Сиене, чтобы она оставалась на месте с маской Данте и не показывалась. Маску он опять положил в герметичный пакет.

Затем он медленно поднялся. Стоя за алтарем, как священник, Лэнгдон посмотрел на паству в составе одного человека. У незнакомца были светлые волосы, стильные очки и страшная сыпь на лице и шее. Он раздраженно почесал шею; глаза его под опухшими веками горели злобным недоумением.

– Может, объясните, Роберт, какого дьявола вы тут делаете? – сказал он, перешагнув канат и подходя к Лэнгдону. Выговор у него был американский.

– С удовольствием, – вежливо ответил Лэнгдон. – Но для начала скажите, кто вы?

Тот остановился и смотрел на него ошарашенно.

– Что вы сказали?

Глаза незнакомца показались Лэнгдону словно бы знакомыми… и голос, наверное, тоже. Где-то я его видел… когда? Лэнгдон спокойно повторил вопрос:

– Скажите, пожалуйста, кто вы и почему я должен вас знать?

Тот в изумлении раскинул руки.

– Джонатан Феррис! Всемирная организация здравоохранения! Я же специально прилетал за вами в Гарвард!

Лэнгдон пытался осмыслить услышанное.

– Почему вы не объявились? – рассерженно спросил незнакомец. – И что за женщина тут, черт возьми? Вы на нее теперь, что ли, работаете?

Сиена поднялась рядом с Лэнгдоном и решительно вмешалась в разговор:

– Доктор Феррис? Я Сиена Брукс. Я тоже врач. Работаю здесь, во Флоренции. Вчера ночью профессор Лэнгдон был ранен в голову. У него ретроградная амнезия, он не помнит, кто он и что с ним происходило последние два дня. Я пытаюсь ему помочь – вот почему я здесь.

Голос Сиены отдавался эхом в пустом баптистерии. Феррис слушал с недоумением, как будто смысл ее слов не доходил до него. После недолгой паузы он неуверенно отступил на шаг и оперся рукой на стойку.