– Кто бы вы ни были, вы укрывали преступника.
– Мы не совершили ничего противозаконного, но дело сейчас…
– То, что вы совершили, называется преступлением!
Неизвестный тяжело вздохнул и заговорил совсем тихо:
– У нас с вами еще будет время обсудить этичность моих действий. Вы меня не знаете, но я о вас знаю довольно много. Мистер Зобрист хорошо платил мне за то, чтобы я не дал вам выйти на его след. Сейчас, связавшись с вами, я нарушаю строжайшее правило, мною же установленное. Считаю, однако, что у нас нет иного выхода, как объединить наши усилия. Боюсь, что Бертран Зобрист мог сотворить что-то ужасное.
Сински не представляла себе, кем может быть ее собеседник.
– Вам только сейчас пришло это в голову?
– Совершенно верно. Только сейчас.
Сински старалась прогнать туман из головы.
– Кто вы?
– Я тот, кто хочет помочь вам, пока не поздно. У меня в руках видеопослание Бертрана Зобриста. Он просил меня обнародовать его… Завтра. Считаю, нам надо немедленно увидеться.
– О чем он говорит?
– Не телефонный разговор. При встрече.
– Почему я должна вам доверять?
– Потому что сейчас я скажу вам, где Роберт Лэнгдон… и почему он ведет себя так странно.
При слове «Лэнгдон» Сински чуть не вздрогнула и с изумлением стала слушать фантастические объяснения. Собеседник ее целый год действовал заодно с ее врагом, однако интуиция подсказывала ей, что его словам можно верить.
Выбора нет – я должна согласиться.
Совместными усилиями им удалось быстро арендовать простаивающий «сайтейшн». Сински с агентами пустились в погоню за Лэнгдоном, который, по словам неизвестного, как раз подъезжал с двумя спутниками к Венеции. Обращаться к местным властям было уже поздно, но собеседник Сински утверждал, что знает, куда направится Лэнгдон.
Площадь Сан-Марко? Сински похолодела, представив себе запруженную народом площадь – самый густонаселенный участок Венеции.
– Откуда вам это известно?
– Не по телефону, – последовал ответ. – Но имейте в виду, Роберт Лэнгдон, не подозревая о том, путешествует в обществе очень опасного человека.
– Кто он? – резко спросила Сински.
– Один из ближайших последователей Зобриста. – Неизвестный тяжело вздохнул. – Человек, которому я доверял. По глупости, как выяснилось. Сейчас, я убежден, этот человек представляет собой серьезнейшую угрозу.
Когда самолет с шестью агентами и Сински взял курс на венецианский аэропорт Марко Поло, Сински вернулась мыслями к Лэнгдону. Потерял память? Ничего не помнит? Это многое объясняло, но добавило ей угрызений из-за того, что она втянула знаменитого профессора в такую опасную историю.
Я не оставила ему выбора.
Почти два дня назад, когда Сински вызвала Лэнгдона, она не дала ему даже съездить домой за паспортом. Вместо этого она организовала ему беспрепятственный проход через таможню флорентийского аэропорта как специальному связному Всемирной организации здравоохранения.
Когда грузный «С-130» поднялся в воздух и полетел на восток через Атлантику, Сински взглянула на сидевшего рядом Лэнгдона и заметила, что ему нехорошо. Он смотрел в глухую стену фюзеляжа.
– Профессор, у нас нет иллюминаторов. До недавнего времени это был военно-транспортный самолет.
Лэнгдон повернул к ней серое лицо.
– Да я заметил это, как только поднялся сюда. Я плохо переношу замкнутое пространство.
– Так что смотрите в воображаемое окно?
Он виновато улыбнулся.
– Что-то в этом роде.
– Тогда посмотрите лучше на это. – Она вынула фото своего высокого зеленоглазого противника и положила перед Лэнгдоном. – Это Бертран Зобрист.
Сински рассказала Лэнгдону о своем столкновении с Зобристом на Совете по международным отношениям, о его одержимости Уравнением демографического апокалипсиса, о его широковещательных заявлениях насчет глобальных благ Черной Смерти и, что самое зловещее, о его исчезновении год назад.
– Как может такой заметный человек скрыться из виду на такое долгое время?
– Ему помогают. Весьма профессионально. Может быть даже, иностранное правительство.
– Какое правительство будет помогать созданию смертельной эпидемии?
– Те же правительства, которые пытаются приобрести ядерные боеголовки на черном рынке. Не забывайте, что это самое мощное биологическое оружие и оно стоит несметных денег. Зобрист вполне мог солгать и убедить их, что его оружие имеет ограниченный радиус действия. Зобрист был единственным, кто хотя бы представлял себе, на что способно его творение.
Лэнгдон молчал.
– Во всяком случае, – продолжала Сински, – те, кто помогал Зобристу, могли помогать не ради власти или денег, а потому, что разделяли его идеологию. У Зобриста не было недостатка в учениках, которые сделают для него что угодно. Он действительно был знаменитостью. Между прочим, недавно выступал у вас в университете.
– В Гарварде?
Сински взяла ручку и на кромке фотографии Зобриста написала «H» со знаком плюс.
– Вы занимаетесь символами. Этот вам знаком?
H+
Лэнгдон вяло кивнул:
– Конечно. Несколько лет назад такие афиши висели по всему кампусу. Я думал, какая-то конференция по химии.
Сински усмехнулась:
– Нет, это были афиши «Человечества-плюс», крупнейшего собрания трансгуманистов. Это эмблема их движения.
Лэнгдон наклонил голову, как бы пытаясь припомнить значение этого слова.
– Трансгуманизм, – сказала Сински, – это интеллектуальное движение, философия своего рода, и она быстро завоевывает позиции в научном сообществе. Суть ее в том, что человечество должно использовать науку, дабы преодолеть слабости, присущие человеческому организму. Другими словами, следующий этап эволюции человека должен заключаться в совершенствовании нас самих методами биоинженерии.
– Звучит зловеще, – сказал Лэнгдон.
– Как и во всякой перемене, это вопрос степени. Фактически мы давно этим занимаемся – разрабатываем вакцины, которые делают детей невосприимчивыми к болезням… полиомиелиту, оспе, тифу. Разница в том, что теперь благодаря достижениям Зобриста в генной терапии зародышевых клеток мы учимся создавать наследуемый иммунитет, такой, который образуется у человека на уровне зародышевой линии, – и все его потомки будут невосприимчивы к этой болезни.
Лэнгдон поразился:
– Значит, наш вид претерпит такую эволюцию, что станет невосприимчив, например, к тифу?
– Это, можно сказать, управляемая эволюция, – уточнила Сински. – Обычно эволюционный процесс – будь то появление ног у двоякодышащих рыб или противопоставленного большого пальца у обезьян – длится много тысячелетий. Теперь мы можем получить радикальные генетические изменения за одно поколение. Сторонники такого вмешательства считают его высшим проявлением дарвиновского принципа «выживания наиболее приспособленных» – люди становятся видом, который способен улучшить собственный эволюционный процесс.