– По-моему, я вижу дневной свет! – прошептала Сиена.
Как такое возможно? Лэнгдон силился припомнить свои прежние посещения этого подземного святилища. Скорее всего, подумал он, Сиена увидела lux eterna – электрический свет на гробнице Святого Марка посреди крипты. Впрочем, времени на размышления не было: на лестнице наверху послышались шаги. Лэнгдон быстро переступил ленту, постаравшись ее не пошевелить, и, перемещая ладонь вдоль грубой каменной стены, двинулся по спирали вниз, в темноту шахты.
Сиена, спустившись до конца, ждала его у лестницы. Почти не освещенная крипта была за ней еле видна. Каменный потолок в этом подземелье с колоннами и кирпичными арками был такой низкий, что это внушало тревогу. Вся базилика опирается на эти колонны, подумал Лэнгдон, уже ощущая прилив клаустрофобии.
– Я же говорила, – шепнула ему Сиена, на чье миловидное лицо откуда-то падал очень слабый дневной свет. Она показала на несколько небольших полукруглых окон под потолком.
Световые шахты, сообразил Лэнгдон; он и забыл, что они тут есть. За этими окнами – источниками света и свежего воздуха в тесной крипте – начинались шахты, идущие наверх, к площади Сан-Марко. Окна были застеклены и вдобавок забраны железными решетками из пятнадцати перекрывающихся колец, и хотя Лэнгдон предполагал, что они открываются изнутри, шахты начинались на высоте плеча, и он видел, что протиснуться в них будет непросто. Даже если им как-нибудь удастся проникнуть через одно из окон в шахту, выбраться наружу они не смогут: высота шахты – метра три, а сверху она закрыта тяжелой решеткой.
В тусклом свете, сочившемся в эти окна, крипта собора Сан-Марко казалась лесом, освещенным луной; частые колонны, похожие на стволы, отбрасывали на пол длинные, массивные тени. Лэнгдон обратил взор к центральной части крипты, где у гробницы Святого Марка горел одинокий светильник. Апостол, которому была посвящена базилика, покоился в каменном саркофаге за алтарем и рядами сидений для тех немногих избранных, кто получал возможность помолиться здесь, в средоточии венецианского христианства.
Вдруг рядом с ним вспыхнул крохотный свет. Лэнгдон повернулся и увидел в руке у Сиены телефон Ферриса с горящим экраном.
Лэнгдон удивился.
– Ведь Феррис сказал, что телефон разряжен.
– Он соврал, – сказала Сиена, не переставая набирать что-то на экране. – Он много о чем соврал. – Она посмотрела на телефон, нахмурилась и покачала головой. – Нет сигнала. Я подумала, может быть, я смогу узнать, где похоронен Энрико Дандоло.
Она торопливо подошла к световой шахте и подняла телефон к застекленному окну, надеясь получить сигнал.
Энрико Дандоло, подумал Лэнгдон, почти не имевший времени поразмыслить о доже: так стремительно пришлось бежать из музея. Да, сейчас им с Сиеной несладко, но посещение собора дало свой результат: они поняли, кто этот вероломный дож, обезглавивший коней… и умыкнувший кости незрячей.
Увы, Лэнгдон понятия не имел, где находится гробница Энрико Дандоло, и Этторе Вио тоже явно этого не знал. Он знает всю эту базилику до последнего уголка… и Дворец дожей, вероятно, тоже. То, что Этторе не смог сразу сказать, где похоронен Дандоло, наводило Лэнгдона на мысль, что эта гробница скорее всего расположена неблизко от собора Сан-Марко и Дворца дожей.
Где же она?
Лэнгдон снова посмотрел на Сиену – она теперь стояла на сплошном ряду сидений, который передвинула под одну из световых шахт. Она отперла задвижку, распахнула окно и подняла телефон Ферриса прямо в шахту.
Сверху донеслись звуки с площади Сан-Марко, и Лэнгдону вдруг подумалось, что, может быть, они с Сиеной и правда сумеют отсюда выбраться. За рядами сидений стояло несколько складных стульев, и Лэнгдон смекнул, что один из них можно будет протолкнуть наверх, в световую шахту. Может быть, верхние решетки тоже на задвижках и открываются с этой стороны?
Лэнгдон поспешил через полумрак к Сиене, но стоило ему пройти несколько шагов, как его остановил сильный удар по лбу. Рухнув на колени, он в первую секунду подумал, что на него напали. Нет, не напали, быстро сообразил он и обругал себя за то, что забыл простую вещь: его шестифутовый рост намного превышает высоту арок, рассчитанных на средний человеческий рост тысячу с лишним лет назад.
Стоя на коленях на жестких камнях и дожидаясь, пока погаснут искры, посыпавшиеся из глаз, он внезапно обнаружил, что смотрит на выбитую на полу надпись.
Sanctus Marcus.
Он таращился на нее довольно долго. Его внимание привлекло не имя святого, а язык, на котором оно было высечено.
Латынь.
После целого дня, в течение которого Лэнгдон был погружен в современный итальянский, он не ожидал увидеть имя Святого Марка на латыни; этот мертвый ныне язык, мгновенно вспомнилось ему, был при жизни апостола языком межнационального общения в Римской империи.
И вдруг Лэнгдону пришло в голову еще кое-что.
В начале тринадцатого века – в годы правления Энрико Дандоло и Четвертого крестового похода – языком власти во многом оставалась латынь. Венецианского дожа, завоеванием Константинополя принесшего Священной Римской империи великую славу, ни за что не похоронили бы под именем Энрико Дандоло… наверняка использовали бы латинизированное имя.
Henricus Dandolo.
И тут, точно освещенный электрической вспышкой, в его мозгу возник давно забытый образ. Озарение он испытал, стоя на коленях поблизости от алтаря, но он знал, что оно не даровано ему свыше. Всего-навсего мысленная связь, внезапно возникшая благодаря зрительному соответствию. Образом, неожиданно выскочившим из глубин памяти Лэнгдона, было латинское имя дожа… высеченное на истертой мраморной плите, вделанной в красивый каменный пол.
Henricus Dandolo.
У Лэнгдона, внутренним взором увидевшего простое надгробие дожа, перехватило дыхание. Я там был. Энрико Дандоло в точном соответствии со стихотворением был похоронен «в мусейоне премудрости священной, где золото сияет» – но не в базилике Сан-Марко.
Уразумев истину, Лэнгдон медленно поднялся на ноги.
– Не могу получить сигнал, – сказала Сиена, спустившись на пол и идя к нему.
– Он и не нужен, – через силу проговорил Лэнгдон. – Этот мусейон премудрости священной… – Он глубоко вздохнул. – Я… ошибся.
Сиена побледнела.
– Не говорите мне, что мы не в том музее.
– Сиена, – прошептал Лэнгдон, чувствуя себя больным. – Мы не в той стране.
На площади Сан-Марко цыганка, торгующая венецианскими масками, решила отдохнуть, прислонясь к наружной стене базилики. Она выбрала для этого любимое место – маленькую нишу между двумя металлическими решетками в мостовой, идеально подходящую, чтобы поставить увесистый шест с товаром и полюбоваться закатным солнцем.