— В ванной, — перевела она, подбадривая его. — Расскажи-ка. Попробуй говорить медленно.
— Медленно. Это. Смерть, — четко произнес он.
Она только моргнула:
— Ладно. Все равно расскажи.
— А. Да. Будто я маленький. Еду рхом. Старик тоже. Ферх на гору. Хлодно. Лошади… пхтят, как я. — Даже самого глубокого дыхания ему не хватало. — Деревья. Гора — две, три, росли деревьями — и единились новыми пластиковыми трубами. Ведут к домику внизу. Деда доволен… тому что трубы эф-фек-тивны. — Он постарался выговорить последнее слово полностью — и у него получилось. — И люди тоже довольны.
— И что они делают в этой сценке? — озадаченно спросила она. — Те люди.
Он снова представил себе картинку: воспоминание о воспоминании.
— Жгут дерево. Делают сахар.
— Получается бессмыслица. Сахар получают в биокотлах, а не сжигая деревья, — сказала Вербена.
— Деревья, — уверенно возразил он. — Коричневые сахарные деревья.
Выплыло еще одно туманное воспоминание: старик отламывает кусочек чего-то похожего на бежевый песчаник и кладет ему в рот попробовать. Он ощущает прохладное прикосновение узловатых старческих пальцев, сладость с привкусом кожи и лошадей. «Это было на самом деле. Деда». Но он по-прежнему не мог вспомнить никаких имен.
— Горы мои, — добавил он. Почему-то от этой мысли стало грустно, хоть и не понятно почему.
— Что?
— Собственность. — Он мрачно нахмурился.
— Еще что-нибудь?
— Нет. Все.
— А ты уверен, что все это тебе не приснилось?
— Нет. Фанной, — твердо повторил он.
— Очень странно. Это-то вполне понятно. — Она кивнула на собранное оружие и снова сложила его в мешок. — А то, — мотнув головой, она обозначила его рассказ, — не укладывается. Деревья из сахара, сдается мне, похожи на сказку.
«Не укладывается куда?» В порыве отчаяния он схватил ее за руку и умоляюще выговорил:
— Не кладвается куда? Что ты знаешь?
— Ничего.
— Ненчего!
— Мне больно, — спокойно сказала она.
Он сразу выпустил ее руку, но настойчиво повторил:
— Ненчего. Что-то. Что?
Вздохнув, она закончила укладывать оружие и пристально посмотрела на него.
— Мы и правда не знаем кто ты. А еще точнее — не знаем, который из двух.
— Есть выбор? Скажи!
— Ты на… опасном этапе выздоровления. Амнезия после криооживления проходит обычно не сразу. Типичная кривая Гаусса. Сначала понемногу, потом все больше. А потом снова очень мало. Несколько последних пробелов могут остаться на годы. Поскольку у тебя не было серьезных повреждений черепа, мой прогноз — что ты в конце концов восстановишь личность полностью. Но…
Очень страшное «но». Он умоляюще посмотрел на нее.
— На данном этапе криооживленный настолько жаждет вернуть свою личность, что может подобрать неверную и начать собирать свидетельства вокруг нее. И тогда придется потратить несколько месяцев, чтобы снова все исправить. В твоем случае присутствуют некоторые дополнительные факторы и подобный поворот событий вполне возможен. Я должна быть очень-очень осторожной, чтобы не сказать тебе что-то, в чем я не уверена полностью. А это трудно, потому что я тоже гадаю — и так же настоятельно, как ты. Мне необходима уверенность, что все твои воспоминания действительно исходят от тебя, а не подсказаны мною.
Он разочарованно вздохнул и откинулся на подушки.
— Но существует возможность ускорить процесс, — добавила она.
Он снова стремительно сел:
— Какая? Гри!
— Существует препарат, который называется суперпентотал. Одна из его производных применяется как успокоительное при душевных расстройствах, но в основном его используют как средство для допросов. Называть его «сывороткой истины» неверно, но непосвященные настаивают на таком наименовании…
— Я… знаю спертотал.
Он нахмурился. С суперпентоталом связано что-то важное. Что именно?
— Он действует очень расслабляюще, а иногда у пациентов после криооживления включает механизмы воспоминаний.
— А!
— Но он вполне может поставить в неловкое положение. Под его воздействием люди охотно говорят все, даже самое потаенное, даже очень личное. Врачебная этика требует, чтобы я тебя предупредила. А еще у некоторых к этому препарату аллергия.
— А где… вас научили… чебной этике? — с любопытством спросил он.
Как ни странно, она поморщилась, а потом, пристально глядя на него, сказала:
— На Эскобаре.
— А мы сейчас?
— Пока мне не хотелось бы говорить.
— Как это может портить мою память? — возмутился он.
— Наверное, я уже скоро смогу сказать, — успокоила она. — Совсем скоро.
Он стиснул зубы и глухо застонал.
Вербена вытащила из кармана небольшую белую наклейку.
— Протяни руку. — Она приложила наклейку к сгибу его локтя, объяснив, что это проверка на аллергию.
— Судя по тому, что мне известно о твоей работе, у тебя высокий шанс иметь аллергию. Искусственно вызванную.
Отклеив нашлепку, она пристально посмотрела на его руку. Там появилось розовое пятнышко, и она нахмурилась, с подозрением спросив:
— Зудит?
— Нет, — соврал он, сжимая вторую руку в кулак, чтобы не начать чесаться. Препарат, который вернет память! Ему он просто необходим. «Побледнее, чтоб тебя!» — мысленно приказал он розовому пятнышку.
— Кажется, у тебя наблюдается повышенная чувствительность.
— Ну, пжалуссста!
Она с сомнением покачала головой.
— Ну, ладно… Что нам терять? Сейчас вернусь.
Очень скоро она принесла два инъектора и положила на столик у кровати.
— Это — суперпентотал, а это — нейтрализатор. Сразу же скажи, если вдруг почувствуешь себя как-то странно, может быть, появится зуд или трудно станет дышать или глотать, или язык начнет отниматься.
— Уже тнялся, — пробурчал он. — Ткуда смогу знать?
— Сможешь. А теперь просто ляг и расслабься. Скоро будешь вроде в полусне: тебе покажется, что ты паришь в воздухе. Считай обратно с десяти. Ну, начали.
— Десс… Вять… восьми… Семь. Шесть. Пять, тыре, три-два-дин. — Никакого полусна: он напряжен, нервничает и расстроен. — Это тот прат?
Его пальцы сами забарабанили по столику. Звук неестественно громкий. Все предметы в комнате видятся слишком резко, слишком четко. Лицо Вербены — незнакомое и жуткое — какая-то белая маска. И эта маска угрожающе придвигается.