Он запрокинул голову и встретился взглядом с новеньким мальчиком. Такого спокойного и безмятежного взгляда Стив никогда раньше не видел. Ни у кого. Неудивительно, что этот парень не обращает внимания на обзывательства и сосновые шишки. При его утонченном лице, при его мягких и бледных, как струи дождя, волосах – его голубые глаза были исполнены удивительного, запредельного покоя. Стив даже подумал: а каково это – жить вот с такими глазами?
Новенький мальчик удобно устроился на толстой ветке дерева: сидел, вытянув ноги перед собой и прислонившись спиной к стволу. Он поднял руку и указал на тропинку – чуть впереди Стива.
Сначала Стив ничего не заметил. Но потом словно что-то сдвинулось у него в голове, как это бывает, когда рассматриваешь картинки с оптическими иллюзиями, и он увидел громадную замысловатую паутину, которая перекрывала тропинку, как прозрачный занавес, и здоровенного паука в самом центре. Еще пара шагов – и Стив вломился бы прямо в нее. Его аж передернуло от такой перспективы.
– Пауки плетут паутину по всему лесу, – сказал новенький мальчик.– Значит, скоро будет похолодание.
Эти слова никак не укладывались в рамки здравого смысла и рационального подхода к жизни, которые Стив так ценил. Они прозвучали как-то уж слишком по-детски. Тоже нашелся синоптик – по паукам.
– Откуда ты знаешь?
– Это не я, это бабушка. Она все-все знает. – В спокойных голубых глазах не было вызова или обиды. Этот странный парнишка вовсе не собирался чего-то доказывать и убеждать Стива ему поверить. Он был исполнен спокойной уверенности; в нем не было ни нахальной самонадеянности, ни обычной мальчишеской заносчивости. Он просто знал – для себя, – что сказал чистую правду.
Стиву стало интересно. Похоже, это был настоящий мальчишка с гор – весь пропитанный странным фольклором тамошних диких мест.
– Да? – спросил он. – И что она знает, твоя бабушка?
– Все-все, – повторил голубоглазый мальчик. Он помолчал, словно раздумывая про себя, продолжать или нет, а потом добавил: – Если хочешь с ней познакомиться, приходи как-нибудь в гости. Наш дом – в конце улицы Погорелой Церкви. Знаешь, там в тупичке.
Ему, наверное, было непросто пригласить Стива к себе. Ведь он был новеньким у них в классе, совсем без друзей, и он не мог знать заранее, как Стив отнесется к его приглашению: может быть, рассмеется и просто уйдет. Да и самому Стиву было непросто принять приглашение Духа. Но между ними уже установилась некая доверительная непринужденность – как бы сама собой, в обход всех слов, которые они сказали друг другу. Стоя на узкой тропинке в залитой солнцем роще и глядя на худенького мальчишку на дереве, на мальчишку, с которым они обменялись всего парой фраз, а до этого не общались вообще, Стив вдруг понял, что ему хорошо и спокойно и что этому парню он может сказать что угодно. Как будто он знал его тысячу лет. Это было совсем не похоже на дежа-вю, но при этом у Стива сложилось стойкое ощущение чего-то знакомого. Уже потом, вспоминая тот день, Стив пришел к выводу, что это было скорее похоже на узнавание старого друга, нежели на знакомство с новым.
Он расслабил руки на руле и уставился прямо перед собой в мерцающую ночь. Но он все равно был излишне напряжен: сначала – его отвратительное настроение и виски, потом – эта потусторонняя хрень на холме. Его нервы были натянуты до предела, так что аж скрежетали – как колеса по выщербленному асфальту. Дух что-то пробормотал. Стив повернулся к нему, но Дух спал: глаза закрыты, руки безвольно лежат на коленях. Ему опять что-то снилось. Духу всегда что-то снится, но лишь иногда – очень редко – его сны становятся явью.
Они уже подъезжали к окраине Потерянной Мили, со стороны Скрипичной улицы, где темные ветви громадных сосен нависали над пыльной гравиевой дорогой, где все пустыри были завалены старым железным хламом, где на каждом свободном пространстве был либо курятник, либо семейное кладбище с тусклыми каменными надгробиями, заросшими сорной травой. Всякий раз, когда Стив проезжал здесь днем, он видел чумазых детишек в лохмотьях, с усталыми выцветшими глазами, которые возились на детских площадках с расшатанными лестницами и качелями, копались в земле или просто стояли, и тупо таращились на дорогу, и провожали глазами его «тандерберд». Однажды он видел, как совсем маленькие ребятишки сгрудились на обочине вокруг мертвого опоссума и тыкали в него палками, чтобы посмотреть, как копошатся черви. Был август, жарища стояла кошмарная, и когда Стив проезжал мимо, ему в ноздри ударила жуткая вонь разложения.
Но сейчас, под холодной луной сентября, облезлые трейлеры, проржавелые автомобили и громадные кучи мусора как будто поблекли и стали какими-то иллюзорными, что ли. Только трава у обочины и ветви деревьев, нависающие над дорогой, казались живыми и настоящими. Стив задумался о тех людях, которые здесь живут, и едва сводят концы с концами, и удерживают непрестанный натиск пуэрарии и пустого безбрежного неба. Кто они, эти люди? Сломленные жизнью фермеры, которые уже отчаялись вымолить урожай у этой иссохшей земли, которая стала бесплодной еще полвека назад? Какие-нибудь полевые хиппи, стареющая богема, которые твердо уверены, что «кормиться с земли» означает вырастить пару чахлых кустов помидоров в дополнение к йогуртам, купленным в «7-11» в двух милях по загородному шоссе?
Стив взглянул на бензиномер. Бензина почти не осталось, но завтра Стив заедет на заправку и зальет полный бак на ту мелочь, которую он надыбал из автомата «Пепси». «Тандерберд» жрал бензина немерено. Дерьмо на колесах, – с любовью подумал Стив.
Они были уже почти дома. Сейчас Стив завалится спать, отгоняя кошмары, на грязной постели в своей захламленной комнате. Утром Дух испечет банановые оладьи и принесет ему пива. То, что Дух будет спать через стенку, в соседней комнате – пьяный и потерявшийся в странных снах, – это все-таки обнадеживает. Ночь была долгая.
По прошествии пятнадцати лет бар Кристиана практически не изменился – он остался почти таким же, каким был в ту последнюю ночь Марди-Гра, ночь крови и горьких трав. Ту чудесную ночь.
Одно из витражных окон разбили в драке в какой-то из редких вечеров, когда в баре было полно народу, и спиртное лилось рекой, и бешеный нрав некоторых выпивох проявился с особенной силой. Кристиан так и не нашел достойной замены антикварному стеклу. Окно просто забили черной фанерой: днем она не пускала внутрь солнечный свет, а по ночам не выпускала наружу сумрак.
Наверху, в комнате Кристиана, алые потеки Джессиной крови на мягком ковре давно побурели и стерлись под ногами у Кристиана, который ходил по ним в черных кожаных сапогах, в домашних туфлях и просто босиком. За пятнадцать лет Джессина кровь выцвела и побледнела.
Деревянные панели на стенах в баре давно утратили блеск – они потускнели и исцарапались. Когда в зале перегорали лампочки, Кристиан забывал их заменять, потому что ему самому свет был не нужен. Мишурная, яркая, пьяная жизнь Французского квартала бурлила где-то за пределами Шартрез-стрит. Далеко-далеко. Никто не заглядывал в бар к Кристиану раньше десяти.