Энн было плевать, где она остановится. Она задержалась в Потерянной Миле вовсе не из-за Элиота. И даже не из-за Стива. Она задержалась из-за отца. Ее здесь держали исключительно странности Саймона – она за него волновалась и поэтому медлила с отъездом. Но теперь ей уже волей-неволей придется ехать. Если Саймон узнает, что она беременна… ну, он сочтет ее конченой идиоткой. А больше всего на свете Саймон не любит кретинов.
Но теперь ей было плевать на всех. На Элиота, на Стива, на Саймона… это были лишь малозначимые имена из прошлого, имена, в которых не было шепчущей магии имени Зиллах. Она постоянно шептала себе его имя. Оно было нежным и вкусным, как взбитые сливки, как сладкий поцелуй.
Она приехала на Скрипичную улицу, но свет в трейлере не горел. Черного фургончика и серебряного «белэра» на месте не было да и вообще все казалось покинутым и заброшенным. Впечатление было такое, что здесь долгое время никто не жил. Значит, они все уехали в Новый Орлеан. И она тоже скоро поедет.
Когда Энн вернулась домой, машины Саймона на месте не было. Ей хотелось увидеть его еще раз – последний, – но в то же время ей было страшно. Наверное, так и должно было быть. Энн принялась упаковывать вещи. Что поместится в небольшую сумку, которую она – в случае чего – без труда унесет в руках? Жалко, нельзя взять с собой новую серию картин, которую она только-только начала. Все они были незакончены; на всех были лица с робкими розовыми улыбками и радужными зелеными глазами. Но их придется оставить. Тем более в Новом Орлеане они ей будут уже без надобности. Она бросила в сумку черное кружевное белье и две пары стареньких розовых хлопковых трусиков. Зубную щетку, сигареты, маленькую деревянную трубку и коробочку из-под фотопленки, где было три щепотки травы, которую она выпросила у Терри. Может быть, ей будет нужно курнуть, запершись в туалете на автобусной станции где-нибудь между Потерянной Милей и Новым Орлеаном. Где-нибудь посреди болот.
На дне трубки обнаружилось несколько раскрошенных листьев, так что Энн решила курнуть прямо сейчас. Трава привела ее в нервное и возбужденное состояние. Она оглядела комнату, свои вещи… и вдруг поняла, что просто не может бросить все это. Свою шляпку с траурной вуалькой, свою коллекцию музыкальных записей. Плакат «R.E.M.» на стене над кроватью. Глаза у Стайпа потерянные, надрывные.
Глаза у Питера Бака – как темный огонь. Как же ей бросить свои плакаты, свою одежду, свои картины и коробки с красками?!
Она лихорадочно схватила черный кружевной шарф и повязала его на шею. Хотя бы шарф она может взять с собой. Она надела бусы из черного дерева, серый свитер, юбку с разорванной шелковой подкладкой. Потом подошла к зеркалу, накрасила губы и подвела глаза серебряными тенями (она скоро встретится со своим любимым; может быть, совсем скоро – не пройдет и суток; она должна быть красивой). И тут из прихожей донесся шум – Саймон вернулся домой. Энн быстро сорвала с головы берет и ногой запихнула сумку под кровать.
Она слышала, как он прошел через гостиную – пробирается сквозь завалы книг и газет, сложенных прямо на полу, и что-то бурчит насчет вечного бардака. Это он берет книги с полок, это он читает газеты, но при этом считает, что содержать дом в порядке – это обязанность Энн. Саймон вообще любил рассуждать об обязанностях и святом долге. Иногда Энн казалось, что он разбрасывает свои вещи исключительно для того, чтобы подчеркнуть отсутствие в доме бутылок с выпивкой. Он говорит, что не пьет уже пять лет шесть месяцев и двадцать дней. И это чистая правда.
И вот он уже в дверях, маленький и худощавый. Седые, почти белоснежные спутанные волосы – он частенько ходит нечесаным в течение нескольких дней, пока не вспоминает, что надо бы причесаться, – обрамляют лицо густой гривой. Он стоит в полумраке, и его бледная кожа как будто светится. Летом Энн очень переживала за здоровье отца. Двадцать лет назад они переехали сюда из Дорчестера, и отец очень сдал из-за здешнего климата – жаркого и влажного. Отец вообще очень плохо переносит жару. Он – словно хрупкий цветок с ледника, который выживает только среди ледяных кристаллов. Летом он чувствует себя плохо, его волосы тускнеют, под глазами не сходят черные круги. Но зато зимой он «оживает» и излучает прямо-таки неиссякаемую, бешеную энергию.
Энн вдруг испугалась. Ей почему-то подумалось, что отец прочтет ее мысли или заметит сумку под кроватью и станет ее отговаривать – очень спокойно и здраво. Но при этом так хитро, что ей просто не за что будет зацепиться, чтобы привести ему ответные доводы. И минут через десять она почувствует себя так, как, наверное, чувствует себя человек, который пытается намотать земляного червя на вилку. Через полчаса у нее появится чувство, словно она вбивает гвоздь в шарик ртути. А через час он все-таки уговорит ее бросить эту глупую затею. Она не поедет на автобусную станцию, не сядет на ночной экспресс до Нового Орлеана. И больше уже никогда не увидит Зиллаха.
Саймон умеет ее уговаривать.
Так уже было не раз.
Но он сказал только:
– Добрый вечер, дочка.
Как всегда, это его обращение наполовину согрело ее и наполовину взбесило.
– Привет, Саймон.
– Как прошел день?
– Вообще-то дерьмово.
Он кивнул и позволил себе улыбнуться. Манера речи у Энн была очень похожа на мамину – она говорила с явным каролинским акцентом, – но отца всегда забавляло, когда она пыталась копировать его акцент.
– У меня тоже. Сегодня я препарировал трех жаб. Никаких изменений.
Отец говорил, что когда-то он преподавал в «одном из лучших университетов в мире». Энн так и не знала, в каком. Он намекал на Германию, Францию и Великобританию. Потом он вышел на пенсию и все дни напролет проводил у себя в кабинете, пытаясь изменить химический состав крови. До недавнего времени он использовал только свою кровь и иногда – кровь Энн. И однажды Стив, пьяный в сосиску, предложил свою кровь в качестве лабораторного материала.
Однако в последнее время Саймон перешел на животных. Однажды Энн проплакала целый день, когда увидела, как он препарирует трупик Сары Джейн, ничейного черно-белого котенка, которого она кормила на заднем крыльце. После этого он использовал для своих изысканий мышей, которых покупал в зоомагазине в Коринфе, и жаб, которых ловил на пустыре неподалеку. Он делал жабам инъекции с различным количеством своей собственной крови и иногда – с жидким ЛСД. Жабы не проявляли никаких странностей в поведении, разве что скакали как заведенные.
Саймон как-то странно взглянул на Энн поверх оправы очков:
– Ты куда-то собралась, Энн?
Она безотчетно глянула под кровать. Покрывало, свисавшее почти до пола, прикрывало сумку, но Энн опять показалось, что отец видит сквозь плотную ткань, что он знает, что она задумала.
– Хочу сходить в «Тис».
– Ты ведь не будешь встречаться со Стивом, правда? После того, как он так с тобой поступил? – Она сказала отцу только, что Стив ее ударил. И, наверное, в первый раз в жизни отец проявил редкий такт и не стал расспрашивать Энн и выяснять подробности.