Мы воспитали троих гетеросексуальных людей, которые знают, что такое быть геем, и отстаивают наше право на существование всегда, когда наталкиваются на гомофобию в этом мире. Им, кстати, нет соперников в бою. Когда я слушаю ваше шоу, мне режет слух заявление, что детей не должно быть, поскольку они продукт самцов и самок. С таким подходом вас и меня тоже нужно уничтожить. Ваши идеи алогичны и неосуществимы, тем не менее вы высказываете их так ревностно и красноречиво. Если вы не согласны, что дети – наше будущее, то что вы предлагаете взамен? Как Лаш Рембо собирается переделать мир?
Люк сделал глубокий вдох, прильнул к микрофону в ожидании, когда заговорит Лаш Рембо. Ему понадобилась почти минута, чтоб понять, что Лашу нечего ответить.
– Господин Рембо? Вы еще на проводе?
– Да, – произнес он своим голосом. – Как вас зовут?
– Алекс.
– У вас положительный анализ на ВИЧ, Алекс?
– К счастью, нет.
– Могу поспорить, вы занимались в вашей бурной молодости вещами, которые вас самого удивляли. Вещами, которые держали вас в напряжении, когда вы сдавали кровь на пробу?
– Конечно. Это всем знакомо.
– Да, всем нам. И некоторые из нас, которые провалили этот тест, не научились прожигать жизнь в один день, не узрели в СПИДе своего духовного наставника. Мы смотрим в зеркало и видим лишь бессмысленный проклятый вирус, который сулит неминуемую унизительную смерть. Мы становимся изгоями, которые живут на ворованное время. Каждый момент жизни обманом украден у смерти. Миллиард реакционных фундаменталистов считают, что мы ее заслужили. Мир отворачивается от нас в ненависти, страхе и омерзении. Мы прокаженные, мы заразны.
Я не знаю, Алекс... меня это порой сильно злит. Вы спрашиваете, как я собираюсь переустроить мир. Просто: я буду жить еще полвека. Больше мне ничего и не нужно.
Мой красивый, глупый экс-бойфренд, в своем черном платье, с потрепанными дневниками, считал, что смерть в некотором смысле вымысел романтиков. Он жег ладан и слушал свои записи "Баухауса", прижимая хрупкую ладонь к бледному лбу. Мило, да? Он даже кололся со мной героином, потому что хотел ИСПРОБОВАТЬ ВСЕ, РАЗДВИНУТЬ ГРАНИЦЫ СУЩЕСТВОВАНИЯ, но по большей части ему это нравилось, так как приводило к трехчасовой эрекции.
Однако, когда он узнал, что его любовник заражен вирусом, смерть перестала казаться ему столь... притягательной. Его любовь к смерти была притворством, потому что в свои двадцать лет он сердцем чувствовал, что будет жить вечно. Уход в мир иной – это для старых кинозвезд, для наркодельцов по соседству, но не для его маленькой милой задницы.
И знаете что? То, как я цепляюсь за жизнь, тоже притворство. Я знаю, что сдохну в ближайшие годы. Все больные СПИДом ребята, которые не собирались умирать – Майкл Кален, Дэвид Файнберг, Лейк Сфинкс, – все ушли, никого не осталось. Черед за мной. Почему бы не покончить с собой сейчас и не избавить налогоплательщиков от лишних трат на мои лекарства? Зачем шататься без дела и смотреть, как самцы транжирят миллионы долларов?
Люк совсем забыл о собеседнике, но тут его речь прервал бодрый голос:
– Очевидно, потому что вам есть что сказать.
– Есть ли, Алекс? Вы правда так считаете? Вот я не уверен. Я не хочу заканчивать книгу, над которой сейчас работаю, потому что она недостаточно хороша, чтобы стать моим последним произведением. Самое желанное, что я могу представить, так это проснуться хоть раз с моим любовником, но этому не бывать, потому что я его скорее всего никогда не увижу. Иногда я прихожу на радио, а в голове совсем пусто. Я просто представляю, как произнесу через пару месяцев: "Волна "ВИЧ" – ваша станция для затемнения сознания по слабоумию от СПИДа! Двадцать пять минут тишины в час гарантированы!
Но я Лаш Рембо, и я отказываюсь замолчать и умереть. И я понапрасну трачу свои последние издыхания на треп о людях вроде вас, которые сделали нечто стоящее в этом мире. Я знаю, что мне этого не дано. Черт, наверное, из-за меня геев ненавидят еще больше. Так держать, дружище. Производи на свет отпрысков. Иначе кто-то сделает это за тебя, кто-то вырастит засран-цев, идиотов и психов. Если ты способен сотворить большее, то ты молодец в отличие от меня.
К черту! К черту все! Я ухожу.
Он отсоединил дозвонившегося, снял наушники и выключил микрофон. Сорен в ужасе уставился на него. Люку было плевать. Он чувствовал себя так, словно последние несколько лет в нем уживались две личности, а теперь они резко слились воедино. Насилие над мозгом получилось сродни анальному сексу без смазки. Он опустил веки и закрыл лицо руками.
– Люк? – произнес Сорен мягким, осторожным голосом. – Что случилось?
– Не знаю, – раздался хриплый гортанный ответ из пересушенного горла. – Я не могу больше этим заниматься. Парень прав. Я не хочу переделать мир, я просто хочу, чтобы он погиб вместе со мной.
– Тот парень не говорил, что...
– Я тебе это говорю.
Люк отодвинулся от радиостанции и встал. Закружилась голова, подкосились ноги. Сорен оказался достаточно близко, чтобы подхватить его, обвить грудь жилистыми руками, сжать ее крепко.
– Что ты мелешь, Люк? Ты правда больше не хочешь вести "ВИЧ"?
– Я не могу. – Люк положил голову Сорену на плечо. Сорен опустил его на стул, не выпуская из рук. – Я чертовски устал... я знаю, что мне не закончить книги... все, чего я хочу, это быть с Траном.
– Ты знаешь, что это невозможно.
– Но если я умру, не предприняв попытки, то я трус. Меня не терзают сожаления о содеянном. Я переживаю лишь о том, на что не решился.
– Понимаю. Но ты же пытался вернуть Трана, и это ни к чему не привело. Тебе нужно выполнить важную работу, Люк. Или ты хочешь провести остаток жизни в погоне за мечтой?
– Да.
– Так, значит, бросаешь станцию?
– Сорен... – Люк заметил, как у молодого напарника опустились плечи. "ВИЧ" была самой важной частью его существования. – Та группа поддержки, в которую ты ходишь. Там обсуждалась роль эмоций для больного человека?
– Конечно.
– За последние полгода я стал злее и совсем загнулся. Во мне словно ничего не осталось, кроме битого стекла и гнилых гвоздей. Я больше не хочу распространять это дерьмо. Только одна вещь способна сделать меня счастливым, и я попытаюсь заполучить ее. Или ты хочешь, чтобы я под конец захлебнулся в своей желчи просто из-за того, что она хорошо звучит с твоей пиратской радиостанции?
– Мне казалось, ты так же предан "ВИЧ", как и я. Думал, что ты расточаешь гнев себе на пользу. Ты один в ответе за свои эмоции, Лукас.
Люк знал, что это правда, но чуть не взорвался, чуть не закричал, что его эмоциональное состояние навязано химическими процессами и обстоятельствами. Однако это противоречило принципу свободной воли, которая оставляла надежду. Люк не мог понять, как превратился в столь жалкого плаксу.