— Ты что, собираешься раздеваться? — с сомнением спросил он.
Зах расстегнул последнюю пуговицу и дал упасть обрезанным под шорты штанам. Белья на нем не было. Тревор поднял брови, потом, пожав плечами, расстегнул джинсы и стянул их с узких бедер. Если он вырос в приюте, мужская нагота едва ли его испугает.
Дождь хлестал по их телам, смывая дорожную грязь и пыль ветшающего дома. Тревор казался всего лишь расплывчатым пятном, Зах едва различал, как он размахивает руками, будто танцует или совершает какие-то буйные взывания духам.
Зах подставил лицо дождю, давая ему заполнить усталые глазницы, смыть с губ привкус дыма. Он даже не сознавал, что улыбается как дурак, пока не почувствовал, как вода струится по его зубам и языку, сбегает вниз по горлу яркой серебряной рекой.
Кинси подтирал остатки воды, когда стали собираться ранние пташки. Терри закрывал «Вертящийся диск», жалея, что в городе нет Стиви Финна. Новый парень напутал с инвойсом и заказал двадцать копий «Лимбо Лаундж» «Элоиз» — никому не известного альбома на редкость плохой музыки для стрип-клубов вместо двух, которые Терри собирался взять под спецзаказ. Теперь они сколько душе угодно могут слушать такую классику, как «Торчер Рок Бивер Шот» и потрясающий «Хути Сэппертикер» «Барбара & Бойз».
Терри начал звонить в музыкальный магазин Пойнтдекстсра в Дерхеме, чтобы узнать, не нужна ли эта классика там, но потом решил «а пошло оно» и пошел покупать своей девушке пиво. Безвкусно раскрашенный закат залил центр городка пурпурным и алым светом, медленно темнеющие улицы блестели от дождя, прошедшего после обеда.
Один за другим вспыхивали уличные фонари. Терри вспомнилось лето два или три года назад, когда на город обрушилось нашествие сатурний. Огромные насекомые бились в окна и роились у фонарей, свет, отражавшийся от широких хрупких крыльев отбрасывал странные тени. Цвет их не походил ни на что еще существующее в природе- нежнейший серебристо-зеленый, будто звук эктоплазма или свечения радиации. Сломанные, порванные крылья. Высохшие до пустых оболочек мохнатые тела сугробами лежали на тротуарах и забивали водостоки.
Вскоре на Потерянную Милю опустились стаи летучих мышей, днем устраивавшихся на ночлег в кронах деревьев и в колокольне церкви, а ночью устремлявшихся на охоту — ловить крохотными острыми как бритва зубами лунных красавиц. Если шоу в «Священном тисе» было скучным, ребята собирались на улице поглядеть на игру теней, отбрасываемых кожистыми и радужно-переливчатыми крыльями, прислушиваясь к тончайшему пронзительному писку летучих мышей на фоне перебора гитар и грома ударника из клуба. Однажды вечером Призрак заметил вслух, что на вкус летучих мышей кровь мотыльков, наверное, — амброзия или тончайший ликер.
Интересно, что сталось с новыми ребятами. Зах вполне мог просто проехать город до конца и продолжать путь; вид у парнишки был такой, как будто ему есть куда спешить. А Тревор, наверное, все еще в доме убийцы. Ну надо же, сын Бобби Мак-Ги вернулся после стольких лет.
Ну, Кинси-то знает, как обстоят дела. Терри ускорил шаги в сторону «Тиса», в сторону друзей, и музыки, и глотка холодного пива в своем любимом баре летним вечером.
К девяти часам Терри выпил уже пару холодного пива и совершенно забыл о Захе. Но Зах не помахал городу рукой, даже не вернулся к машине, если не считать того, что вышел проверить замки и отогнать «мустанг» поближе к дому. Он нашел место по душе и был настроен перекантоваться здесь пару дней, если Тревор не будет возражать. Но он решил, что Тревор будет не против.
Когда они вернулись в дом после купания под ливнем, Тревор, извинившись, что пойдет переоденется в сухое, исчез в конце коридора. Несколько минут спустя Зах последовал за ним — и нашел его растянувшимся на голом матраце в одной из задних Дальних комнат спален. Обнаженный и почти болезненно худой, с длинными волосами, рассыпавшимися вокруг головы словно корона, Тревор глубоко спал.
Зах поглядел на него пару минут, но не стал тревожить. Последние три ночи Тревор провел в «Грейхаунде», на кушетке и за чертежным столом; он заслуживает пару часов нормального сна. Откопав одно из данных Кинси одеял, Зах накрыл его. И наклонившись, увидел мурашки, побежавшие по груди Тревора, капельки воды, сбежавшие в наперсток пупка и запутавшиеся во влажной путанице лобковых волос. Он вообразил солоноватый вкус этих капель, если наклониться и слизать их.
Ну вот, теперь ты собираешься приставать к нему, пока он спит. Это был голос Эдди, возникший из ниоткуда. Господи, Зах, почему бы тебе не купить себе на улице Бурбон надувную куклу и покончить с этим? А пошла ты, Эдди.
Отворачиваясь от кровати, он заметил рисунки, кнопками пришпиленные по стенам. Монстры и фантастические дома, невиданные ландшафты. И лица, всевозможные лица. Рисунки ребенка — но ребенка, обладающего явным талантом, чувством пропорции и линии и безудержным воображением. Это была комната Тревора.
Оставив Тревора спать, Зах взялся обследовать дом. В конце коридора помещалась ванная, где умер Бобби. Окна в этой комнатке не было, и Заху и в голову не пришло щелкнуть выключателем. Он остановился на пороге, вглядываясь в неосвещенное помещение, увидел унитаз, тускло поблескивающий под наслоениями грязи и паутины. Карниз для занавески душа был погнут, почти свернут в дугу. Зах задумался, видел ли это уже Тревор.
Что-то в геометрии ванной казалось не так, как будто стены сходились к потолку под слегка скошенным углом. От этого у Заха закружилась голова, начало чуть подташнивать. Отвернувшись, он вошел в комнату прямо напротив, которая оказалась студией. Увидев на чертежном столе открытый блокнот Тревора, он неспешно полистал страницы. Рисунки были на диво хороши. Зах читал один выпуск «Птичьей страны» и теперь думал, что стиль Тревора по технике уже сейчас лучше, чем стиль Бобби. Линии более уверенны, лучше прорисованы лица, и нюансы — слой за слоем — таятся в пойманных им выражениях.
Но в рисунках Бобби всегда было некое, пусть пошедшее трещинами, тепло. Какими бы гнусными и отталкивающими ни были его персонажи — наркота, и болтливые битники, и разговаривающие саксофоны, которых трахали чаще, чем их владельцев-людей, — всегда чувствовалось, что они лишь пешки в безразличной Вселенной, мишень экзистенциальной шутки, анекдота без кульминационной фразы. Работа Тревора была жестче, холоднее. Его Вселенная была не безразличной, а жестокой. Он знал свою кульминационную фразу: сломанная окровавленная женщина в дверном проеме, изувеченные тела музыкантов, полицейские в огне. И другие, как понял Зах, листая блокнот. Десятки других. Столько мастерски нарисованных мертвых тел.
Он проверил хозяйскую спальню, где не увидел ничего интересного: родители не привезли почти ничего из своих вещей: вероятно, после того, как в «рэмблер» загрузили принадлежности для рисования Бобби и детские вещи, в машине осталось не так много места.
Он прошел коридором в комнату Диди, остановился как вкопанный на пороге, уставившись на гигантскую темную массу, рвущуюся в окно, потом сообразил, что это кудзу. Зах лениво поразмышлял, сколько понадобится времени, чтобы виноград занял всю комнату от пола до потолка. Он рассмотрел кровавые пятна на матрасе, коричневые брызги высоко на стене. Тревор сказал, что молоток возник в противоположном от матраса углу, у встроенного шкафчика. Зах поглядел на это место, даже потыкал в кудзу носком кроссовки, но не нашел ничего необычного. Он слышал о предметах, мгновенно переносившихся с одного места на другое; они называются «аппорт» и, считается, должны быть теплыми на ощупь, каким и был, по словам Тревора, молоток. Зах не стал бы утверждать, что верит в аппорты, но не мог придумать, как еще мог попасть сюда молоток. Если это был тот самый молоток.