Вместо этого он порылся в недрах своего просторного пальто, вытащил оттуда кусок резиновой трубки и затянул ее на своей руке в нескольких дюймах повыше локтя.
— Если я затяну заранее, — пояснил он, — я смогу вколоть ее, пока она еще хорошая и горячая. — Протянув руку, он погладил ладонь Тревора. Прикосновение его было многозначным, не совсем, но почти сексуальным. — Готов?
— Сперва иглу почисти. Я не дам тебе втыкать эту грязную штуку в мою руку.
— Да уж, это не то место, куда ты любишь втыкать грязные штуки, а?
Прежде чем Тревор сумел переварить это замечание, Сэмми встал от стола, скользнул за стойку бара и вернулся со стаканом, до краев полным неразбавленного виски. Вынув свою «машину», он погрузил иглу в янтарный алкоголь, поболтал ею там несколько раз. Потом вытащил дешевую зажигалку, провел пару раз взад-вперед пламенем по игле, задержался на конце. Вспыхнув чистой синевой, алкоголь быстро сгорел. Сэмми глянул на Тревора.
— Доволен?
Тревор понятия не имел, действительно ли эта процедура стерилизовала иглу, но, во всяком случае, дрянного вида корка сухой крови исчезла. Он кивнул, чувствуя, что неизвестно на какой стадии этой сделки лишился былого преимущества.
Склонившись над рукой Тревора, Сэмми ввел иглу в разверстый шрам ближе всего к локтю. С мгновение он пошарил иглой, словно что-то искал, и мягкие ткани пронзила искра боли. Потом игла нашла вену и вошла глубоко. Сэмми медленно оттянул поршень. В шприце расцвел темный цветок крови. Тревор чувствовал, как игла подрагивает в такт каждому удару его сердца.
Сэмми не выпускал его руку, лениво поглаживая запястье и перебирая пальцы. Но как только «машина» наполнилась, Сэмми выдернул иглу из раны. Без единого лишнего движения он отвернул собственный рукав, вонзил иглу глубоко в плоть на сгибе локтя и нажал на поршень. Кровь Тревора понеслась в его вену, как будто сама кровь Сэмми с жадностью высасывала ее из шприца. Тревор видел, как подрагивают веки Сэмми, как блестит в полуоткрытом рту розоватая тряпка языка.
— Оооо… этоооооо слааааааааадкос красное…
Тут руки Сэмми спазматически дернулись, глаза закатились, и он рухнул лицом на стол. «Машина», выпав из его руки, скатилась с края стола, внутренняя сторона резервуара еще была покрыта тонкой пленкой крови. Правая рука Сэмми сшибла стакан виски, и тот полетел на пол. Бар наполнился резкой вонью дешевого алкоголя.
Схватив Сэмми за волосы, Тревор поднял голову джанки от стола. На вес его голова казалась такой же легкой, как пустая тыква. И без того уже серое лицо джанки стало болезненно синюшным. Глаза закрыты, подборок стал влажным от слюны.
Вдруг волосы, за которые держал Тревор, отделились от скальпа Сэмми, будто мертвая трава, вырывающаяся из сухой земли, и голова Сэмми-Скелета снова упала о столешницу и… раскололась от удара, как раскалывается упавшая на мостовую переспелая дыня.
С дребезгом полетели во все стороны осколки хрупкого черепа. Большая его часть просто рассыпалась в пыль. Мозг Сэмми напоминал подгоревшую котлету из гамбургера — иссушенный и осыпающийся крошками. Тревор увидел, как какой-то мутный стеклянный шарик покатился к краю стола, волоча за собой красную соплю. Глазное яблоко Сэмми. С мгновение глаз висел, зацепившись соплей за край стола, потом с влажным чмоканьем плюхнулся на пол. Крови было очень немного. Очень скоро стол оказался усыпан зубами цвета старой слоновой кости, посеревшими до пепла клоками волос, кучками пыли с запахом как из только что отрытого саркофага: смутно пряным, смутно гнилостным.
Тревор тупо смотрел на груду хлама, в которую превратился персонаж отцова комикса. Многосерийная шутка о Сэмми-Скелете заключалась в том, что он мог ширяться чем угодно. Морфин, дилаудид, чистый героин — да что в голову взбредет. Толкачи пытались отравить его электролитом и стрихнином, когда он слишком глубоко залезал в долги, но Сэмми только колол себе эти гадостные вещества в старую вену и возвращался за добавкой.
Должен был появиться сын его создателя — в определенном смысле его брат, — чтобы дать Сэмми кайф, какого не получишь дважды. И если Сэмми и знал, где найти Бобби, то теперь он ничего не скажет.
Тревор сжал худое запястье Сэмми. Кожа сыпалась под его пальцами, как краска, пока он не понял, что цепляется за почти голые кости. И снова он один в этом месте, которое казалось таким же пустым, что и посулы джанки. Опустив рукав, Тревор снова надел пиджак и вышел из бара.
Улица была по-прежнему пустынна. Он выбрал переулок, который шел вдоль заводов, но как будто прямо к ним не сворачивал. Слез для Сэмми у него не осталось. Он продолжал идти.
Зах успел только выпустить из рук кружку из-под кофе и примоститься возле Тревора, как в грудь ему ударила боль. На несколько секунд боль лишила его способности дышать. Он думал: вот оно, он убил себя чисто и быстро, одной дозой разрешаемого обществом наркотика, которым, не раздумывая, потчуют себя миллиарды людей каждый день своей жизни.
Потом легкие его дрогнули, и ему удалось втянуть в себя мучительно маленький вдох. Сердце у него колотилось так, что дрожали руки и ноги и свет пульсировал перед глазами. Подкатившись поближе к Тревору, Зах закинул руку ему на грудь, проверил, что их головы лежат на подушке совсем рядом.
Мускулы в теле Заха словно тянуло в разные стороны, натягивало так, что они, казалось, вот-вот разорвутся. Он представлял себе, как с резким звуком лопаются волокна — одно за другим. Боль была изысканно невыносимой, как удары током. Она горела, дребезжала и кричала. Грибы в крови только повышали ставки.
Глаза стало застилать красной пеленой. Зах дал зрению расфокусироваться, почувствовал, что его уносит. Ему пришло в голову, что, если он отрубится и в глюке его что-нибудь напугает, сердце может прикончить его раньше, чем ему удастся очнуться. Плевать мне, думал он. К чему мне возвращаться, если я не смогу найти Тревора?
Боль уменьшилась, потом пропала, словно его слабая плоть и полный противоречий мозг растворялись, отпуская его на волю. И сразу же Зах понял, что висит где-то в центре комнаты, смотрит на два тела на кровати. Их руки и ноги переплетены, словно каждый служит другому якорем. Они выглядят беззащитными, такими же хрупкими, как выброшенные панцири саранчи, готовые рассыпаться в прах от малейшего прикосновения.
Это реально! удивленно подумал Зах. Я действительно переживаю выход из тела!
Он попытался задавить эту мысль, боясь, что она рывком вернет его назад в плоть. Вместо этого он вдруг почувствовал, что катится по потолку, что его вот-вот затянет сквозь стену. Вцепившись за полоток психоногтями, Зах силился удержаться в спальне. Он боялся потерять из виду тела. По ту сторону стены лежала ванная.
Но вот он уже прошел сквозь стену. Вот он безумно кружит под потолком, так близко, что можно сосчитать трещины в пожелтевшей краске и паутинки, забившие люстру. Ванная кружилась вокруг него все быстрее, быстрее. А вот теперь и потолка нет, и пола, только расплывшиеся в единое тошнотворное пятно унитаз, ванна и раковина, которая снова заляпана гнилой кровью — хотя, возможно, это только тени. Голова Заха кружилась от центробежной силы и ужаса.