— Все, Саша, хватит. Выпускай Шар, убери ладони… Пойми ты, чудак, нельзя так долго общаться с Шаром, можно и рассудком повредиться. Выпускай его, выпускай. Это совсем даже не игрушка…
Егор с трудом развел руки в стороны, спрятал ладони за спину, открыл глаза: дальняя палата западного крыла Преображенского дворца, круглое оконце, забранное в матовое темно-зеленое стекло…
— Вставай, Саша! — снова настойчиво заныл голос Брюса. — Уступи мне место. Надо торопиться, пока Шар не заснул. Вставай же…
Медленно поднявшись, Егор отошел в сторону, резко потряс головой, в которой тоненько звенело, слегка помассировал виски. Мучительно хотелось пить, ужасно ныла поясница: словно он все утро рубил толстые березовые чурки.
— Эй, Яков, испить бы чего? — попросил Егор.
Но Брюс его уже не слышал: усевшись на стул, он обеими ладонями крепко обхватил Шар, задрал свою седую голову — с закрытыми глазами — вверх и замер, дрожа всем своим худеньким телом…
— Черт-те что! — через пять-шесть минут недовольно пробормотал себе под нос Егор. — Так можно и от жажды сдохнуть запросто. Связался вот — на свою голову — не пойми с кем…
Наконец Брюс заговорил — глубоким и чистым голосом, медленно и плавно:
— Странное Прошлое, очень странное… Впрочем, это неважно. Ведь оно уже прошло и никогда не повторится… Но и Будущее невероятное! Сперва — долгий путь на запад, но — в земли восточные. Бои, сражения, слава, золото… Потом — путь сквозь века, потеря жены, детей, друзей. И вдруг — новая встреча с ними… С ними ли? Неадекватный вопрос. Философия — неимоверно сложная штуковина — для моего понимания…
Отъехать в феврале месяце не получилось: всерьез лютовали морозы, за окнами — дни и ночи напролет — бесновалась, закручиваясь в крутые и злобные спирали, пурга, иногда превращаясь в косую и хлесткую метель, на смену которой заступала ветреная и порывистая вьюга…
В один из первых весенних дней Егор с самого раннего утра засел в рабочем кабинете — за планы строительства нового города-порта, выбрав себе в качестве внимательного слушателя и толкового советчика собственного денщика Ваньку Ухова, малого весьма шустрого и сообразительного.
— Дельно придумала Александра Ивановна — разбить город на части! — рассуждал Ухов, заинтересованно и внимательно разглядывая различные бумаги и бумажки. — Вот на этих невысоких холмах, выстроившихся в единую линию, и будут располагаться, как я понимаю, царский дворец, дома других знатных и родовитых особ, разные государственные учреждения: Адмиралтейство, Монетный Двор, Дума, Канцелярия Тайных дел, прочее… Очень длинный и прямой проспект получится — от самого побережья залива, вдоль цепочки холмов. А от проспекта к холмам проложат короткие боковые въезды. Одно только мне непонятно: на плане нарисовано, что этот «высочайший» район с запада будет ограничен длинной чередой озер и прудов, за которыми разместится стационарный лагерь Преображенской дивизии. Это весьма разумно. Только вот на карте царевича Алексея — нет никаких прудов! Только речка невеликая… Как же это так, Александр Данилович?
Егор, пребывая с самого рассвета в благодушном и добром настроении, терпеливо и подробно объяснил:
— Сперва здесь от души поработают усердные землекопы: выроют глубокие и широкие котлованы — под будущие пруды и озера. Потом эту речку перекроют крепкой и надежной запрудой, направят в искусственное, загодя выкопанное русло, которое и приведет речную воду в эти котлованы. Исаак Абрахам, голландец, он большой дока — во всяких делах плотинных да портовых…
Тихонько скрипнула входная дверь, в кабинет торопливо заглянула Санька, уже одетая в свою соболью шубку, явно собирающаяся отъезжать куда-то по важным делам, строго и озабоченно улыбнулась Егору:
— Саша, я к папеньке срочно отъеду: там, кажется, Луиза — то есть Елизавета, рожать собралась. Если что, то и задержусь немного, обедайте без меня, я кухарке и дворецкому уже отдала все необходимые распоряжения.
— Конечно, поезжай, дорогая! — кивнул головой Егор. — Присмотри там, помоги. Лизе горячий привет передавай от меня!
День прошел незаметно и быстро — в трудах и заботах, наступил зимний сиреневый вечер. В течение дня Егор несколько раз посылал Ухова в дом Ивана Артемовича Бровкина (Алешка так до сих пор и не удосужился обрасти собственным гнездом, поэтому и поселился с молодой женой в отцовских хоромах, заняв отдельный двухэтажный флигель), но денщик постоянно возвращался с одним и тем же ответом: «Еще не родила, бедняжка, подождите…»
Егор на ночь расцеловал детей в щеки, рассказал им какую-то нехитрую сказку, дождался, когда они заснут, после чего отправился в их с Санькой супружескую спальню. В ожидании жены он зажег новую длинную восковую свечу и принялся за книгу Плутарха, посвященную знаменитым войнам и битвам Древнего мира. Где-то часа через два с половиной — как-то незаметно для самого себя — он крепко уснул, пристроив голову на руки, сложенные поверх толстенной книги, раскрытой на портрете великого полководца Ганнибала.
Проснулся Егор от негромкого шороха. Открыл глаза, резко приподнял голову над книгой: свеча уже почти догорела, истекая последними каплями прозрачного горячего воска, а в углу, за супружеской широкой кроватью, Санька неуклюже и старательно возилась с задней шнуровкой своего платья.
— Сань, давай я помогу! — предложил Егор, торопливо поднимаясь со своего стула.
— Помоги, если хочешь, — покорно согласилась жена и посмотрела на него помертвевшими глазами. Ее пухлые и чувственные губы вдруг странно и болезненно скривились, красиво очерченный подбородок мелко-мелко задрожал…
— Что-то случилось?
— Девочка родилась. Здоровенькая, пухленькая, рыженькая такая, — странным механическим голосом ответила Санька, а на ее голубые глаза неожиданно навернулись крупные слезинки.
— У Елизаветы с Алешкой дочка родилась? Рыженькая? Вот же здорово! — искренне обрадовался Егор. — Чего же ты тогда плачешь, дуреха?
— Луиза умерла! — горько выдохнула Санька и, упав навзничь на постель, затряслась в безутешных рыданиях…
Елизавету — маркизу де Бровки, в недалеком прошлом — Великую герцогиню курляндскую, похоронили с великой торжественностью и пышностью, даже царь — под ручку с Екатериной, одетой в глубокий траур, почтил это мероприятие своим присутствием. Луиза лежала в гробу — безумно прекрасная, умиротворенная, счастливая. Глядя на ее бледное и одухотворенное лицо, у всех — без исключения, включая жестокосердного князя-кесаря Ромодановского, по щекам неустанно стекали редкие, горько-солоноватые капли…
Первым бросая ком мерзлой земли на крышку гроба, Петр мягко и ненавязчиво спросил у опухшего от слез Ивана Артемовича:
— Алешка-то где?
— На олонецких верфях, государь, где же ему быть еще, — торопливо проведя по лицу белым льняным платком, глухо ответил Бровкин-старший. — Вот, хочу спросить совета у тебя, Петр Алексеевич. Может, не стоит Алешке — прямо сейчас — сообщать об несчастье этом? Может, повременить немного? У мальчика моего наверняка и от дел ежедневных, праведных голова идет кругом, а тут — такое…