– Веселая история, – сказал колдун мрачно и повернулся к окну.
Морозный узор на стекле успел растаять. Да и снег кончился. Но отдельные хлопья еще летели, медленно, будто с неохотой. Роман вновь принялся стучать по стеклу, звать метель. Снег послушно завихрился, да так, что было уже ничего не разглядеть, кроме летящих хлопьев. Будто колдун по-мюнхаузеновски собирался засыпать весь город до самых крыш.
– Мне это не нравится, – пробормотал господин Вернон.
– Что не нравится?
– Снегопад. Он как будто прорывается сквозь стену. Но делать нечего. Буду начинать. Рисунки уже привезли, – сказал господин Вернон утвердительно.
В ту же минуту Вадим распахнул дверь, держа под мышкой большую картонную папку. Роман взял ее, подержал на ладони, будто оценивал значительность привезенного, потом открыл, раскидал по широкому подоконнику листы плотной бумаги. Акварели, наброски, несколько очень недурных рисунков пером.
– Что ей больше всего нравится? – спросил колдун у Сафронова, перебирая работы. – Какие из них?
– Не знаю. – Антон Николаевич смотрел на рисунки, будто видел впервые.
Сейчас жизнь его дочери зависела от того, на какие листы он укажет. А ведь прежде он не придавал значения «этим уродцам», как иногда называла мать Иринкины рисунки. К тому же с некоторых пор дочь прятала работы, никому не показывала. Стеснялась, что ли? Скорее всего, фразы про уродцев больно ее задевали – это Сафронов понял, к сожалению, только сейчас. Он не знал, какие из рисунков назвать. Антон Николаевич и сам неплохо рисовал, придумывал свои знаменитые камины. А тут смотрел и не мог ничего сказать. Потому что не ведал, по какому принципу надо выбирать. По мастерству или по какому-то другому критерию?
Может быть, взять те, куда больше души вложено? Это-то как раз очень хорошо видно.
– Вот этот… и тот, – сказал Сафронов наконец.
Роман отложил указанные листы.
– Мне нужно пять работ.
Антон Николаевич почувствовал, как вспотели ладони. Вытер о брюки.
– А вам какие нравятся? – Прежде он был так уверен в себе, а тут оробел совершенно неприлично. Вадим смотрел на хозяина с изумлением.
– Я не могу, – отрезал господин Вернон.
Почти не глядя, Сафронов указал еще на три листа. Колдун собрал их и кратко сказал:
– Вы останетесь со мной, Антон Николаевич. Вадим пусть выйдет и никого в палату не пускает. Пока я не разрешу.
Он бросил взгляд за окно. По-прежнему вьюжило. Оставалось надеяться, что силы этой хватит, чтобы сплести страховочную сеть. На что же еще надеяться, как не на собственные силы и собственный талант? Да еще на природу-матушку, несмотря на ее безумные капризы.
В палате вода на полу по-прежнему оставалась ледяным зеркалом. Осторожно принялся ступать по ней Роман, будто исполнял заученный танец – отыскивал нужные точки. Наконец бросил на пол первый рисунок, лист погрузился в водное стекло и там оледенел, как мотылек в куске янтаря. Вот новый рисунок, и еще… Все вместе они образовали правильный пятиугольник.
«Пентаграмма», – вспомнил Сафронов вычитанное где-то слово, и холодок пробежал по спине.
Роман придвинул стул и молча указал на него Сафронову, потом повернул свой перстень-оберег камнем внутрь, решительно шагнул к кровати и положил ладонь девушке на лоб. И тут же с воплем отдернул руку. Кожа на ладони покрылась пузырями ожогов. Роман стиснул зубы, перебарывая боль, бросился к раковине, облил кожу пустосвятовской водой из бутыли. Боль отступила, хотя и не сразу, а ожоги сошли почти мгновенно. Колдун намочил полотенце водой, положил Иринке на лоб и коснулся пальцами уже влажного полотенца. Повалил пар. Судорога свела пальцы, но Роман в этот раз руку не отдернул. Несколько мгновений разряды боли неслись от пальцев к плечу и гасли. Потом легкая дрожь пробежала по телу Ирины, и тут же полотенце покрылось коркой льда. Роман отбросил ткань и теперь уже коснулся кожи. Как и в случае с Аркадием, неведомая сила рванула колдуна в черную пропасть. Рванула, но повелитель воды устоял. Будто примерз к ледяному полу под ногами, а снежная сеть за окном потянула его назад, пружиня. Тот, неведомый, пересилить Романа не смог. Напротив, Роман принялся дергать за черный упругий жгут, что уходил в опасную пропасть от Иринкиного сознания. Сначала помаленьку, потом все быстрее и быстрее стал вытягивать.
Сафронов видел, как меняется лицо дочери. Глаза уже не казались запавшими, а нос – заострившимся. На щеках медленно проступал румянец. Дыхание постепенно становилось ровнее, уже не слышалось противного натужного сипа.
И вдруг колдун издал нутряной короткий стон. Лицо его исказилось. Сафронов глянул в окно. Снег опять прекратился. Застучала по металлическому скату капель.
– Руку! – крикнул Роман.
Антон Николаевич протянул колдуну ладонь, тот вцепился в нее как клещами, камень оберега впился в кожу.
Роман замер, по лицу его стекали капли пота. Стекали медленно и смывали лицо. То есть впечатление было такое, будто смывают. На самом деле они разъедали кожу, она лопалась, расползалась, обнажая мышцы и кости. Капли, мутнея и становясь вязкими, густыми, катились на подбородок, на шею, пятнали кляксами белую рубашку. Роман сделал усилие. На шее дернулся кадык, на скулах напряглись желваки; Сафронов понял, что колдун хочет разлепить губы, но не может.
Ирина уже открыла глаза, моргнула… Дрогнули пальцы на руке, губы дрогнули, прошептали: «Ненавижу».
…Черный жгут уже не просто тянул, он дергался, пытаясь вырвать из реальности всех троих разом. От каждого такого рывка боль, вспыхнув там, где водная нить ожерелья все глубже впивалась в кожу, ударяла в затылок и виски. Роман не замечал, что у него из носа капает кровь, а зеркальный водный пол под ногами крошится, листы рисунков корежатся, истекают тушью и красками, умирают.
«Отпусти меня!» – услышал Роман.
И понял, что это голос Ирины звучит в его мозгу. Не хочет девчонка возвращаться, манит ее черная пропасть, откуда ее только что вытащили. И теперь, очнувшись, Иринка не помогает колдуну, а напротив, рвется прочь и рвет нити, и рвет столь тонкую едва ощутимую связь.
Но тут опять повалил снег. Еще несколько мгновений неведомая тьма пыталась сопротивляться, потом разом отступила, и черный жгут лопнул со звоном. Рассыпался пеплом. Исчез. Иринка вернулась в реальность. Она приподнялась на кровати и посмотрела на колдуна с недоумением и ужасом. Под ногами у Романа хлюпала вода.
– С возвращением, – проговорил он и отступил от кровати.
– Папа! – Иринка протянула к Сафронову руки. Робко так, будто боялась, что отец ее оттолкнет.
– Девочка моя! – Антон Николаевич обнял ее и промычал что-то невнятное.
– Где я? – Ее голова уткнулась ему в подмышку.
– В больнице.