– Некрасиво. Я же сказал: гладиаторы не тренируются с теми, кто на арене. Найди себе партнёра для тренировок из старых бойцов.
«Да не нужен мне никто!» – хотел выкрикнуть Всеслав, но сдержался.
– Эй, Перегрин! Этот парень в тебя влюбился, точно! – хмыкнул Сократ. – Верно, думает, у вас там в Риме любовь к мальчикам по-прежнему в моде.
– Отвяжись, – зло огрызнулся Всеслав. – Сократовы пристрастия всем известны.
– Клевета, – фыркнул рыжий гладиатор. – Платон насочинял всякие непотребства, а теперь все кому не лень, повторяют.
«Лишь тот, кто хочет гибели Рима, будет голосовать за сенатора Флакка и его сторонников».
«Буферные государства, входящие в Содружество, испытывают сильнейшее давление Бирки. Вики хотят войны? Они её получат».
«Акта диурна», 7-й день до Ид сентября [10]
«Ты должен выдержать год, и ни днём меньше. Никому ни слова. Даже не намекай. Тебе придётся проливать кровь – без этого не обойтись. Прими мои условия, и все исполнится наконец. Звезда Любви спустится на землю. Теперь все зависит от тебя», — Элий наизусть помнил условия договора.
Но что-то было не так…
И с каждым днём подозрения все усиливались, превращаясь в уверенность. Что-то самое важное недосказано, не оговорено. И когда тайна откроется, будет поздно договор исправлять.
В этот день Элий не пришёл на «детские» поединки.
Явившись в амфитеатр, он сразу спустился вниз, в куникул. Остановился возле доски, где были вывешены составы пар на сегодняшний день. Против имени «Марк Аврелий» было вписано «Эпикур». В прошлый раз Элий дрался с Аристотелем. Аристотель оказался слабоват. И как он кричал, когда меч Элия всего лишь оцарапал его плечо! Сегодня Аристотель в амфитеатр не явился, и вряд ли явится когда-нибудь ещё. Даже в качестве зрителя.
Из раздевалки в общее помещение вышел Сократ. Ещё без доспехов. И как только он натягивает броненагрудник на свои телеса?
– Люблю поговорить о смерти перед выходом на арену, – заявил Сократ и погладил живот – будто на пир собирался, а не на арену. – А ты, Марк Аврелий, о чем любишь потрепаться?
– Предпочитаю помолчать, – отозвался Элий.
– Зря. Перед ареной меня посещают умные мысли, и я спешу ими поделиться. Вдруг меня сегодня прифинишат, и тогда никто не узнает, какая мысль меня осенила. А так, может, кто-нибудь запомнит и запишет. Да вот хоть Платон. Он, правда, наверняка все переврёт, как перевирал в прошлой жизни. Зачем-то приписал мне свои высказывания насчёт государства. Я такого никогда в жизни не говорил, даже по пьяни.
– Так ведь это тот Платон… и тот Сократ… – улыбнулся Элий.
– А я разве другой? Мне иногда кажется, что я вышел на арену только ради этих нескольких минут в куникуле, а не ради самой арены. Сейчас необыкновенные минуты. Как будто одновременно открыты и преисподняя, и небеса. И ты беседуешь со всеми мирами и с каждым человеком в отдельности. Но главное, мы беседуем друг с другом. Да, Марк Аврелий, перед смертью приятно побеседовать с умными людьми. А ты умен, мой друг, хотя и римлянин.
– Разве римляне бывают умными? – вмешался в разговор Платон. Перевязанная рука висела на белом шарфе, но сегодня Платон был вновь в куникуле.
– Нелепо говорить о римлянах, умные они или глупые. Они – римляне. Особая порода. Но ты, Марк Аврелий, исключение. Умен по общечеловеческим стандартам. Так что скажи что-нибудь умное, как и подобает Марку Аврелию. Что ты думаешь о смерти? В споре рождается истина. Так поспорим перед смертью о смерти.
– «Никто не бывает настолько удачлив, чтобы его смерть не вызвала в ком-либо из окружающих чувства злой радости» [11] , – процитировал Элий.
– Неплохо, – кивнул Сократ. – Очень даже неплохо. Да и как же иначе. Ведь ты – Марк Аврелий.
– А сам что ты скажешь, Сократ? Ты, именно ты, без всяких там цитат! Или ума не хватит сказать что-нибудь своё? – взъярился Всеслав. Ему не терпелось задеть старого гладиатора. В конце концов почему этот человек ведёт себя со всеми так пренебрежительно? Да кто он такой, чтобы что-то там одобрять и не одобрять!
– А я ничего не буду говорить, позову сейчас ту красотку и немного её потискаю. – Сократ указал на юную особу с выкрашенными в зелёный цвет волосами. Пышные перси её аж выпрыгивали из узкого кожаного лифа. Как она пробралась в куникул, куда перед боем никого не пускали, – неведомо. – Как тебе вон та птичка, Перегрин?
Элий окинул красотку оценивающим взглядом и отрицательно покачал головой:
– Не в моем вкусе. Женская грудь должна помещаться в мужской руке, это римский канон. – Он соединил две ладони вместе. – А эта и в двух не поместится.
– Смотря какая рука, – засмеялся Сократ. – Для моей лапищи и пяти таких грудей маловато будет. Эй, пятигрудая, иди-ка сюда! Я дам тебе автограф.
Красотка тут же к нему подкатилась, приникла губами к его губам, и перси сами собой выскочили из лифа на радость Сократу. Девица задвигала бёдрами, стараясь поплотнее прижаться к возбуждённой плоти гладиатора.
Тут в куникул заглянул Диоген, увидел девицу, оседлавшую Сократа – оба были уже готовы перейти к самым смелым ласкам после прелюдии, – и прохрипел в ярости: «Вон!»
Девицу как ветром сдуло.
– Эй, Марк Аврелий, докажи, что все философские выкладки Эпикура – одни фекалии! – хохоча, выкрикнул Сократ. – Ведь ты – Марк Аврелий. У тебя получится.
Ответил старый гладиатор что-нибудь или нет, Всеслав не расслышал: куникул наполнился звоном.
Сегодня Эпикур и Элий значились в списке первыми.
Гладиаторы высыпали на ближайшую трибуну посмотреть, как будет калека сражаться с юнцом.
Элий по привычке глянул вверх, на небо, хотя и знал, что гении там больше не живут. Но в здешнем амфитеатре небо было закрыто стеклянным потолком. Да и небо ли это – нарезанные железными крестовинами рыхлые серые ломти? В таком небе не летают гении. Но вдруг почудился ему едва приметный платиновый ореол и на мгновение приникшее к стеклянному прямоугольнику лицо. Элий вздрогнул. Нет, в самом деле мираж – это дождь стекал по крыше, и только.
Эпикур, приметив дрожь противника, усмехнулся. Решил, что её причина – страх. Эпикур был молод и красив – атлет с наголо обритой головой, чьи плечи непомерной ширины навевали мысль о граните и гранитных статуях.
– Ставлю сто сестерциев на Эпикура, – сказал Платон.