Наконец Марцелл явился.
Но почему-то не решился зайти в таблин Нормы. Она встретила его случайно на лестнице. Она поднималась, а он спускался вниз. То есть уходил. Она так растерялась, что остановилась и молча смотрела на него. Он тоже остановился. Казалось, он чего-то ждал. Но она продолжала стоять молча. Она просто ничего не могла сказать – сердце её колотилось, как сумасшедшее. Тогда он улыбнулся и сказал таким тоном, будто вообще не надеялся увидеть Норму в клинике:
– А, это ты.
– Я звонила тебе, – выдавила она – без упрёка, но с какою-то вымученной жалкой надеждой.
– Я знаю.
– Нам надо поговорить.
– Не стоит. – Опять на лице его мелькнула мучительная гримаса, опять он боролся с собою и изнывал от этой борьбы. – Все должно разрешиться само собой.
– А ты, ты… Ты сейчас…
– Я иду домой.
– Мы встретимся сегодня? – спросила она почти заискивающе.
– Ну нет! – неожиданно воскликнул он раздражённо.
Норма слышала это «нет» и не верила. Это было выше сил. Она стояла неподвижно, вцепившись в перила, и смотрела, как он спускается по лестнице. Она кинулась следом – невозможно просто так его отпустить! Он уже садился в таксомотор.
– Марцелл!!
Он оглянулся. На лице его выказалось почти непереносимое страдание. Будто он выкрикнул ей в лицо: «Но нельзя же так меня мучить!»
– Что случилось? – спросила она, подходя.
– Все встало на свои места, – сказал он очень тихо, не глядя на неё.
Захлопнул дверцу, и авто укатило. Она пошла следом. Будто надеялась, что он остановит таксомотор возле следующего перекрёстка, выскочит, кинется к ней. Нет, конечно, она не надеялась. Она просто шла куда-то. Ей казалось, что она умерла вместе с выкриком «Нет!» Марцелла. Но цочему-то она ещё могла двигаться, могла дышать, и это её удивляло. Сделала круг, вернулась к дверям клиники. Но прошла мимо вестибула и двинулась дальше. В таверне на углу выпила воды со льдом.
«Встало на свои места?» – Какие места? Чьи?
«Я поглупела», – сказала она себе.
Марцелл явно на что-то намекал, а она не могла догадаться. Ибо догадка была слишком чудовищна. И вновь она петляла по улицам, и вновь вернулась к дверям клиники. И только теперь вошла.
«Надо отослать статью Флакку, – решила она. – Сегодня. Немедленно. Я ещё успею… Может быть».
«Император даровал амнистию осуждённым за оскорбление Величия. В Риме растёт мудрый и милостивый правитель».
«Как и предсказывали все опросы общественного мнения, на выборах в итальянских трибах победили сторонники Бенита. Теперь очередь Галлии и Испании поддержать спасителя Отечества».
«Все вестники сообщают об исчезновении Августы…»
«Сообщение о военном конфликте между Винландом и Новой Атлантидой оказалось ложным».
«Акта диурна», 6-й день до Нон октября [23]
Элий ходил по просторным комнатам огромного дома. Останавливался у окон, смотрел на парк с облетающими жёлтыми деревьями и неработающими фонтанами, на серое, низко висящее небо и пытался представить, что он живёт в окрестностях Рима. Но не представлялось. Рим остался в другой жизни. А он, Элий, в изгнании.
Виллу эту называли «Виллой Аполлона», потому что у входа стояла мраморная скульптура покровителя муз. Для бога Света уже привезли деревянные щиты – не сегодня-завтра мраморного красавца упрячут в деревянный саркофаг. Комнаты пустовали, каждый шаг отдавался в покоях гулким эхом. Но было тепло: дом наконец стали отапливать и подключили воду. Отремонтировали атрий, таблин, экседру. В спальнях работали маляры. В этом поместье много лет никто не жил. И вот теперь это дом Элия. Возможно, на долгие годы. И он будет жить в этом доме один. Он подумал об одиночестве как о страшном и неистребимом враге. Ведь Элий не философ и никогда не стремился к уединению. И все же… да, все же… Раз за разом одиночество его настигало, с каждой победой зверь набирал силу. И в очередном поединке все тяжелее его одолеть.
В давние времена, в эпоху Камилла, Сципионов и даже Цезаря римляне не знали, что это за божество. А если и догадывались порой, как Гай Гракх, – кольнуло в сердце, сдавило виски, – то не говорили об этом вслух и не поклонялись ему никогда. Недаром так страдали изгнанные из Рима. Они отрывались не только от базилик, храмов, терм, но и от друзей, от всех родных и близких душ, всех, кто приходил поздравить сына с совершеннолетием или посидеть вместе с обвиняемым на скамье подсудимых и поддержать своими кивками и пожатиями рук, от всех, кто утром теснился в атрии на салютациях, а вечером в триклинии возлежал с ними за столом. Житель Рима – частица живого организма. И вдруг – удар ножа, и ты – отсечённый кусок живой плоти, истекаешь кровью на берегах Понта.
А теперь одиночество так же заурядно, как авто, винтовки и кинофильмы.
Элий прошёл в триклиний. Здесь от прежнего хозяина сохранились дубовый стол и резные ложа. Хорошая добротная работа. Пришлось только заказать новые матрасы и подушки. Обивка цвета листвы кленов в начале октября. Элий присел на крайнее ложе. На столе – чашка кофе и на тарелке несколько пирогов с дичью. Квинт постарался. Незаменимый Квинт. Элий взял пирог, отломил кусок и положил на край стола в дар покровителям дома, чтобы ненароком не съесть все до конца. Старая привычка. Ненужная. Ларов больше нет.
– Хороший дом, – сказал Элий вслух. – И почти не разрушился. Как будто у него есть Лары.
– А с чего ты решил, что нет? – спросил косматый, весь поросший серой шёрсткой старичок, выходя из дальнего угла триклиния и взбираясь на ложе напротив Элия. – Это у вас там, в Риме, всякие неурядицы, а у нас все как положено: домовой, леший, овинник, банник. Все при деле. Берегут, охраняют. – Старичок взял отложенный для него кусочек и стал жевать. Даже ладошка у него поросла серыми волосками. Нестерпимо хотелось погладить такую ладошку. Элий невольно улыбнулся. – Мне тут, между прочим, без хозяев голодно было. Одно удерживало: думал, сбегу – так дом в три года сгниёт и порушится. Вот и берег изо всех сил, знал, что приедете. И мне спасибо скажете. Дом-то хорошо сработан, на годы, жалко такой разорять. Только отопление мне ваше не нравится – воздух горячий по полу и стенам снизу идёт. По мне так лучше печку сложить да изразцами украсить. И в атрии всегда зимой холодно, и со стеклянного потолка снег сгребать несподручно. А сгребать приходится, иначе в снежную зиму стекла полопаться могут. И вниз капает часто. Бр-р…
– Так ты Лар? – спросил Элий, разглядывая старичка.
– Ну, по-вашему – Лар, а по-здешнему – домовой.