– Давай отложим твоё освобождение до того момента, пока этот парень не очухается окончательно, – предложил старику его приятель.
Вдвоём они подняли Гимпа и потащили в хижину.
Они ждали, ждали и ждали. Каждое утро Элий говорил себе: сегодня наконец-то вернутся посланцы Малека, прибудут люди из храма Либерты и привезут выкуп. Но день проходил, наступал вечер, ворота оставались запертыми, никто не приезжал. И вновь наступало утро, и вновь, сгорая от нетерпения, Элий говорил себе: сегодня непременно. И вот распахивались ворота и мерной поступью входил во двор караван. Мягкими, будто обутыми в меховые тапки, ногами ступали двугорбые, презрительно оглядывая суетливых двуногих. Бактрианы опускались на колени, закутанные в чёрные тряпки подозрительные личности спрыгивали на землю, обнимались с Малеком и его друзьями, стаскивали со спин верблюдов тюки с поклажей. Но эти люди прибывали по своим делам и уходили по своим делам, не обращая внимания на пленников. Посланцы Либерты не появлялись.
Римлян содержали уже не так строго, как прежде, почти каждый день выпускали во двор. Уже и на кухню они ходили за едой сами. А в кладовой одна очень бойкая темнокожая особа была готова обслужить любого за расписку в тысячу сестерциев. Неведомо, как она собиралась дать этим бумажкам ход, но расписок у неё набралось на полмиллиона. Сама пустыня стерегла пленников лучше любого надсмотрщика. Кто-то даже привык и как будто примирился. Кто-то, но не Элий.
Ожидание выедало его душу, как болезнь. Так же точно Элий ждал и ждал, когда достигнет совершенства в гладиаторском мастерстве, чтобы наконец исполнить главное своё желание – испросить для Рима вечного мира, всегда закрытых ворот храма двуликого Януса. Но тогда его ожидание было связано с собственными усилиями. Тогда он тренировался как одержимый, говоря ежевечерне:
«Ещё не сегодня». И, внутренне сгорая от нетерпения, заставлял себя работать ещё день, и ещё, и ещё. И наконец решился, час настал. И напоролся в поединке на Вера. И проиграл. А может, все дело в том, что желание то в принципе было неисполнимо? Элий не знал ответа. Знал другое – он не может больше ждать. Ибо в нынешнем ожидании от него ничего не зависело. А он не мог так жить. Не мог – и все. И тогда он заговорил о побеге. С Неофроном. Потом с Камиллом. Преторианцы тоже думали о бегстве. Не только думали, но и готовились к нему, как могли. Неофрону удалось стащить кинжал, Камилл нашёл во время прогулки затоптанный в песок ломаный нож. Едва прозвучало слово «побег», как Элию стало казаться, что самое мерзкое, самое страшное в своей жизни уже пережил. И не ведал, как жестоко ошибался.
Бунт возник стихийно. Кто-то из людей Малека ударил Неофрона, тот заехал кулачищем тощему прислужнику в нос. Парень растянулся на песке, мгновенно «брут» из кобуры охранника перекочевал к Неофрону. Однако Неофрон не собирался сражаться со всей оравой Малека: пока охранник приходил в себя, преторианец зашвырнул пистолет в щель меж камнями и присыпал песком. Неофрон знал, что за строптивость его жестоко изобьют, но готов был терпеть: другой шанс добыть пистолет вряд ли представится. Но гнев, так умело подавленный Неофроном, вдруг вспыхнул в сердцах остальных, кому-то показалось, что драка – это сигнал к восстанию. И человек пять или шесть преторианцев набросились на охрану. Элий в этот момент находился в помещении. И вдруг крики, грохот выстрелов… Неужели началось без него? Элий кинулся наружу. Головорезы Малека скрутили пятерых нападавших. В том числе и Неофрона. Охранники пинали их, били прикладами винтовок, норовя попасть в живот или в промежность. Ещё двое бунтарей были убиты, и человек шесть ранено. Песок от крови сделался оранжевым. Оранжевым песком в давние времена засыпали арену Колизея, когда шли смертельные поединки, чтобы кровь была не так заметна. Люди являлись поглядеть на смерть и зачем-то маскировали её.
Преторианцы сбились у стены дома под направленными на них винтовками. Все они были безоружны. Едва Элий выскочил во двор, как тут же чёрный зрачок винтовки уставился ему в грудь. Он поднял руки и медленно подошёл к остальным. Встал с краю.
– Значит, решили бунтовать? – Малёк в шёлковой, расшитой золотом одежде появился во дворе. Его длинная абба волочилась по песку. Казалось, он был ничуть не испуган, а напротив, доволен. – Этих пятерых расстрелять!
Элий чувствовал себя в ту минуту совершенно беспомощным и в то же время обязанным это безумие остановить. Точь-в-точь Германик во время бунта германских легионов. Германик тогда хотел заколоться. Или сделал вид, что хотел… Взгляд Элия упал на золочёную рукоять кинжала на поясе Темии. Та стояла в трех шагах от римлянина и смотрела с любопытством и без тени страха на происходящее. Надо же, какая комедия, ну прямо театр! И даже трупы валяются. До Темии три шага. Один прыжок. Ведь никто не знает, что искалеченный гладиатор способен на такие прыжки. Элий метнулся к Темии, выхватил из-за пояса женщины кинжал и приставил к своему горлу. Темия отскочила в сторону и завизжала. Споткнулась, упала. Издалека показалось, что Элий напал на неё. Но стражники не стреляли. У них был приказ: в этого исхудалого седого римлянина не стрелять ни при каких условиях.
– Если ты убьёшь моих людей, я покончу с собой! – выкрикнул Элий. Кинжал был остёр. От прикосновения стали по коже побежала струйка крови. Никто не рискнул выбить кинжал у него из рук. Никто не мог соревноваться в ловкости с бывшим гладиатором.
Малёк повернулся, мгновение смотрел на Элия. Сдержит слово? Да, конечно, сдержит. Римляне так глупы, что обычно держат слово.
– Хорошо, я не буду расстреливать этих мерзавцев, если они тебе дороже собственной шкуры, – милостиво пообещал Малёк. – Но и ты отдай кинжал.
Малёк вытянул вперёд пухлую ладонь и шагнул к Элию, будто собирался лично его обезоружить.
– Не вздумай меня обмануть. Если я брошу кинжал, а ты меня обманешь, я найду способ перерезать себе горло.
– Хорошо, хорошо, я знаю, что тебя обмануть нельзя. Я это помню. Но я должен наказать бунтарей. Прощать бунтарей нельзя. Римляне сами никогда не прощают бунтарей, – добродушно заулыбался Малёк. – Но я буду милостив. Я прикажу этих пятерых посадить в подвал. Только и всего. А ты обещай не кончать жизнь самоубийством. Уговор?
– Клянись.
– Даю слово.
– Нет, клянись Ахурой Маздрой и священным огнём.
Малёк медлил. Когда-то Элий, тогда ещё совсем мальчишка, сорвал такой замечательный план Малека. И вот он опять много лет спустя, полуживой, израненный, пытается бунтовать. Ну что ж, Малёк покажет римлянину, что такое бунт. Малёк поклялся, как того требовал римлянин. Поклялся почти охотно.
– А теперь ты дай слово, – потребовал работорговец. – И клянись в свою очередь Юпитером.
– Клянусь Юпитером Всеблагим и Величайшим.
– Теперь отдай кинжал. Едва Элий бросил оружие на песок, охранники Малека тут же заломили римлянину руки.
– Думаешь, я не посмею тебя убить? – насмешливо спросил Малёк, поднимая кинжал и пробуя пальцем лезвие. И тут же порезался. Занятно. Кровь на шее Элия. И на его пальце кровь. Выходит, теперь они побратимы. – Ты прав. Я не могу тебя убить. И даже не могу изувечить. Я – настоящий торговец и не порчу ценный товар. А вот немного проучить за строптивость придётся. Как проучить тебя, Элий? Как вдолбить в твою глупую башку, что рабу положено быть почтительным с хозяином?