– Неужели нужны какие-то объяснения? – В одно мгновение трибун окутал молекулярной нитью наварха. – Вам придется посидеть взаперти до прибытия на планету.
– Мальчишка – всего лишь раб, хотя с него и сняли ошейник. Что ты позволяешь себе, Флакк? – Корнелий скрипнул зубами. – Что вы можете сделать? Вы, Валерии? Ты или старик Корвин? Вы в меньшинстве. Уже давно в меньшинстве.
– Все может перемениться.
Трибун повернулся к медику:
– Вызови Терри. Скорее!
Флакку очень хотелось перевести бластер Друза в максимальный режим и сжечь медика дотла. Но трибун космических легионеров умел контролировать свои чувства.
Марк сидел на полу, по щекам его катились слезы.
– Как ты? – спросил Флакк.
– Они сняли с меня протектор… чтобы… голова отломилась, как у раба.
Флакк спешно проверил новый «ошейник». Застежки были закрыты.
– Запомни, Марк Валерий Корвин… ты еще, конечно, не настоящий Марк Корвин, но скоро им станешь. Так вот, запомни, – голос его, как всегда был бесстрастен, но от этой бесстрастности у Марка мурашки побежали по спине. – Не все на Лации рады твоему возвращению. Отнюдь не все.
Терри, вызванная Денисом, появилась в каюте и тут же принялась хлопотать возле мальчишки, напыляя на ссадины искусственную кожу.
– Советую занять посадочные места. Мы скоро проходим через нуль-портал, – сказал Флакк. – Не стоит мчаться к своим каютам. Наварх любезно предоставил нам в распоряжение свои апартаменты. Мест хватит на всех.
Марк сидел за пультом управления звездолета. Он знал, что это истребитель класса «Центавр», он знал, что его корабль называется «Бешеный», и еще знал, что этот кораблик дважды спасал ему жизнь. На обзорном экране чернело бархатистое небо с белыми каплями звезд, слева наплывал голубой диск планеты, а справа маячили два светлых блюдца, увешанных гроздьями плазменных ракет. Вражеские истребители. Марк выжимал из своего корабля максимальную скорость, пытаясь уйти от преследователей. Боеприпасы у него почти закончились. Лишь три автономных лазерных заряда остались в стволе правого орудия. Три заряда на два корабля. Он не понимал, почему эти двое не стреляют, почему не превратили его кораблик в облако раскаленных атомов, пока не увидел, что слева к нему подбирается еще один истребитель Колесницы. Марка примитивно пытались взять в клещи. Слева один. Справа двое.
«Мишень слева», – отдал он приказ искину корабля.
Увидел, как на голограмме сужается алое кольцо вокруг белого блюдца, и вдавил кнопку. Белая вспышка. Обзорный экран автоматически поблек, защищая глаза пилота. Что, не ожидали? Марк рассмеялся. Это было безумием – сражаться сразу с тремя истребителями. Три заряда на три корабля. Но ведь его и называли порой безумным…
– Луций, где ты, Орк тебя задери! На помощь! – выкрикнул он.
Откуда-то издалека, сквозь помехи и хрипы отозвался голос:
– Иду.
Марк очнулся весь мокрый от пота. Мокрыми были и простыни, и подушки. Он – пилот истребителя. Ну да, да… не он сам – его отец. Во время войны с Империей Колесницы. Ускоренный курс пилота – и в космос. Лаций в те годы мало нуждался в следователях. Во всяком случае, куда меньше, чем в пилотах.
Марк вскочил, прошел в тесную кабинку душа, включил воду. Индикатор замер почти на нуле – юноша расходовал воду, не скупясь. Ну и дьябль с ней, с водой! Марк запрокинул голову, подставил лицо под прохладные струи. Вода затекала за протектор, капли щекотали кожу. Неужели каждый день ему будут сниться подобные сны? Что это – плата за свободу? Не слишком ли она велика? Сначала убийство Друза, потом этот неравный бой. Что еще вывернет услужливая память?
Марк вернулся в каюту. В кресле, положив на софу еще не зажившую ногу, сидел Флакк. На нем была форма трибуна космических легионеров. Красный мундир с золотым шитьем, парадный броненагрудник отсвечивал призрачным лунным блеском. Золотой орел с хищно выгнутым клювом на груди казался живым.
– Мне нужно поговорить с тобой, Марк.
– Вообще-то я не завтракал.
– Завтракай. Я тоже с удовольствием выпью кофе.
Марк достал из шкафчика упаковку со стандартным пайком и дважды нажал на пищевом комбайне кнопку. Одно название, что комбайн. Все, что он умеет делать, – это баночки с горячим и жиденьким кофе и клейкие сдобные булочки. Впрочем, не рабу с усадьбы Фейра привередничать. Только откуда Марк знает, как питаются рабы?
– Итак? – спросил он, отхлебывая кофе. Подумал: «Сейчас речь пойдет о моей карьере сыщика».
– Прежде всего: что ты сказал Корнелию?
– О чем?
– О своих снах, конечно. Ведь он спрашивал тебя, что тебе снилось, после того как сняли ошейник, не так ли?
– Мои сны – только мои, – пробормотал Марк.
– Великолепно. Надо полагать, именно так ты и ответил наварху?
– Именно так. Корнелий пришел в ярость.
– Не сомневаюсь. Так что ты ему рассказал?
– Отец сжег все улики по делу наварха.
– Что еще?
– Клянусь, ничего.
– Чем… или кем ты можешь поклясться, Марк?
– Не знаю… На Колеснице мы клялись… нет, я решил забыть все, что было на Колеснице. Я не знаю, чем мне теперь клясться, Флакк.
– Клянись памятью рода Валериев Корвинов, это теперь самая большая ценность, какая у тебя есть.
– Клянусь памятью нашего рода… Он ничего не узнал. Хотя и клялся, что был другом моего отца. Вранье…
– На Лации говорят: «Врать патрицию бесполезно». Наварх, видимо, считал, что тебя нетрудно обмануть. Я хочу тебе кое-что объяснить, Марк.
На голографическом экране мелькали какие-то пейзажи. Марк не смотрел на экран.
– Как ты уже догадался, патриции Лация обладают генетической памятью. Она передается ребенку, даже если только один из родителей принадлежит к патрицианскому роду. Эта наша особенность и одновременно проклятие, жернов на шее. Если отец командовал космическим кораблем, то сыну дорога только в космос. Потому что, выбери он другую профессию, все его преимущества обратятся в дым, он будет соревноваться с плебеями, не имея ни их цепкости, ни их сноровки.
– Патриции… почему нас называют патрициями? И кто тогда плебеи?
– Мы так себя назвали. Потомки первых колонистов Лация, получившие в наследство от отцов и матерей генетическую память. Кто-то из отцов-основателей грезил римской историей. Патриции – это избранные, помнящие все от начала времен… То есть от начала времен колонизации. Плебеи – все остальные. Ты будешь смеяться, но каждый гражданин Лация обязан иметь тогу. Он надевает ее по праздникам. Каждая колония хочет быть в чем-то неповторимой. Мы выбираем себе прошлое, а будущее наступает само собой. Жители Лация воображают себя римлянами. На Колеснице царит французский дух. Древний Египет ожил на Александрии.