Кажется, это не было комплиментом, хотя отец, как ранее упоминал Седжвик, заработал состояние в Сити и поэтому не должен был вызывать недовольство у собственного сына, который получил в наследство титул лорда. Хотя Седжвик и не пускался в откровения, все-таки спустя некоторое время Ратлидж мог из отрывков сказанного сложить впечатление обо всех членах семьи. Седжвик проговаривался время от времени, был словоохотлив, чем грешат все одинокие люди.
«Это еще не говорит о том, что ему нечего скрывать», — решил Хэмиш.
Седжвик, задумчиво глядя на открывавшийся вид с террасы на аккуратные газоны и цветники, вздохнул:
— Я подумываю о том, чтобы вновь жениться. Ради того, чтобы эти сады снова наполнились детским смехом, и зажглась искра жизни в пустом доме. Смешно, наверное, в моем возрасте, но я по своему характеру не люблю одиночества. У вас есть жена?
— Нет. Война изменила планы, которые были раньше.
— Никогда не поздно начать сначала. — Лорд внимательно посмотрел на Ратлиджа. — Странно, но вы напоминаете мне Артура. В чем конкретно, не могу определить. Манера поведения и, пожалуй, голос.
— Это армейская привычка.
— Вероятно. Вам бы он понравился. Он хороший человек. И задумывается о жизни больше любого из нас. Это у него от матери, не моя натура. — На лице Седжвика мелькнуло что-то вроде сожаления, как будто Артур больше не был тем человеком, которым был до войны, потеряв качества, которые делали его лучшим гонщиком, выигрывавшим заезды. Раны меняют человека, не только нанося внешние увечья. Нервы истощает постоянная боль.
С Ратлиджем рядом оказался один человек, по имени Сэлингем, это было, когда они вместе плыли в начале войны во Францию. Ратлидж пытался потом вспомнить его лицо, но все, что всплывало в памяти, — широкоплечая высокая фигура и любовь к немецким книгам. Никогда не поздно, говорил Сэлингем, узнать больше о своем враге. Лучший способ его потом перехитрить. Иначе будешь просто сражаться вслепую. Он тоже был гонщиком. Но никогда не рассказывал о семье. Гоночные лодки. Потом он слышал, что Сэлингем потерял обе ноги в аварии с грузовиком под Парижем и его отослали домой. Спустя месяц он застрелился.
Боялся и Седжвик, что раны Артура приведут его к самоуничтожению, потому что он никогда больше не сможет заниматься любимым делом. Так во всяком случае показалось Ратлиджу. Он сменил тему.
Только один раз они коснулись в разговоре отца Джеймса, и то лишь мимоходом.
Седжвик отодвинулся со стулом от стола и вытянул больную ногу.
— У нас эта осень выдалась погожей. Эдвин приезжал пару раз, и как-то мы утром ездили в Остерли, как раз в тот день, когда там нашли тело убитого священника, хотя тогда мы этого не знали. Мы оставили автомобиль у церкви Святой Троицы и дошли пешком до Кли, где нас встречал Эванс. Мы взглянули на дамбы и большую ветряную мельницу на болотах, устроили пикник. Сегодня я уже не могу ходить, проклятая нога.
Позже, когда они вернулись в дом, лорд Седжвик показал акварель одного из Честенов — вид Остерли, и Ратлидж заметил там же, в гостиной, фотографию на подоконнике. Мужчина на болотах с ружьем, сеттер у его ног с обожанием глядит на хозяина, ждет команды. Седжвик, если и заметил его взгляд, не подал виду. Но Ратлидж узнал лицо на фотографии и собаку — Эдвин, младший сын, у которого была лодка в Остерли.
Через некоторое время молчаливый Эванс вез его обратно. Ратлидж глубоко задумался, а в это время Хэмиш непрерывно что-то комментировал по поводу его визита к лорду и вдруг сказал: «Этот Седжвик, не хотел бы я оказаться с ним наедине, мне было бы неуютно. Он похож на сержанта Муллинса».
Странное сравнение. Муллинс прибыл к ним вместо сержанта Макайвера, который перед этим был ранен в бедро и его отправили домой. Оба сержанта получили звание во время тяжелых боев, когда не было времени на официальные представления. Вместо выбывшего раненого или убитого ставили на его место какого-нибудь опытного солдата, повышая в звании прямо на поле боя. Муллинс был закаленный солдат, осторожный и начисто лишенный чувства юмора. Он был мясником до войны, на глаз мог определить серьезность ранения и сказать, вернется в строй человек после оказания помощи в ближайшем лазарете или нет. Сочувствие было ему незнакомо.
Лорд Седжвик обладал тем же практицизмом в подходе к жизни. Он принимал мир как есть и без лишних переживаний.
Но все-таки что-то было спрятано в этом человеке, какая-то тайна, и еще это исступленное желание быть местным сквайром, как до него поколения истинных аристократов Честенов. Но его дед был торговцем, а деревенские жители часто проявляли снобизм, и деньги не могли купить то уважение, которое у них вызывала истинно голубая кровь.
«Это все и объясняет», — мысленно дал он ответ Хэмишу.
Седжвик назначил награду за поимку преступника или информацию о нем только потому, что бывший лорд поступил бы именно так. Тем не менее уже два поколения Седжвиков владеют этой землей и наследуют титул, они проводят уик-энды с потомками королей. Первый лорд Седжвик, Ральф, чьи предки были сомнительного происхождения, нашел американку жену для единственного сына. Но его внуки при удачном раскладе могли найти себе невест среди обедневших аристократических семей, и тогда сыновья этих внуков стали бы подлинными титулованными особами, не наследуя запаха торговли.
Три поколения необходимы для того, чтобы проложить мост через социальную пропасть.
Теперь будущее династии определят Артур и его брат.
Если только лорд Седжвик действительно не найдет себе вторую и несомненно более титулованную жену. Тогда через мачеху шансы рода увеличатся.
Титулованная жена никому не помешает в высшем обществе.
Мысли Ратлиджа вернулись к своей роли в расследовании убийства в Остерли.
От него не ждали активных действий. Блевинс сразу дал понять, что не хочет непосредственного участия лондонского инспектора в своих делах. Но чем больше Ратлидж узнавал о жителях Остерли, тем больше задумывался и о священнике, и о том, что привело его к такому концу.
Конечно, Уолш был идеальным подозреваемым для Блевинса. Все обстоятельства складывались как нельзя лучше. Во-первых, Уолш был не из Остерли, что с самого начала устраивало Блевинса, который не допускал даже мысли, что священника убил кто-то из местных жителей. И от Уолша тянулась ниточка к отцу Джеймсу: Силач был на церковном празднике и вполне мог поживиться за счет церковного сбора. При таком раскладе память отца Джеймса останется незапятнанной — никаких соблазненных прихожанок церкви Святой Анны или надругательства над мальчиками из хора, никаких темных пятен, которые могли бы разрушить светлую память священника и бросить тень на весь приход.
Очень удобный выход из положения. Для всех, кроме Уолша, разумеется.
Блевинс мог слепить из имевшихся уже улик, по своему желанию, обвинение. А лондонский коллега и соперник мог помешать, продолжая въедливо собирать воедино кусочки мозаики в другую картину. Хэмиш посоветовал: