— Жестоко. Вы создали двойника и лишили его разума…
— Нет. В шестнадцать у него будет сознание взрослого человека.
— И кем он будет себя ощущать?
— Моим телохранителем. Многие люди держат подобных двойников. Обычно именно их похищают и убивают. Им платят за краткость жизни иллюзией богатства и власти. Жестоко? Наверное… Я сам осуждал подобную практику, пока необходимость не вынудила меня к ней прибегнуть, — в голосе Сергея зазвучали вызывающие интонации. Кажется, он и сам понимал, что стал участником некрасивого действа. Но что он мог сделать — пленник усадьбы, пленник обстоятельств… и (будем уж откровенны) пленник своего отца. Сражаться с анималами было куда проще.
Рабство… опять рабство… Марк внутренне передернулся и почти физически ощутил на шее охват проклятого ошейника.
— Как долго вы намерены прятаться в усадьбе? Год? Два? Всю жизнь?
— Это моя тайна. Я вам ее не уступлю..
— Жаль. Я так и дрожу от любопытства. Ну что ж… Взамен окажите другую любезность, князь.
— Это не касается моих близких? — насторожился Сергей.
— Нет. Если только вы не состоите с Киром в родстве. Потому что мне как раз нужен старец Кир, о котором вы мельком упомянули в разговоре.
— А, старец Кир! Как же я сразу не догадался!
— Да, старец Кир. Вы можете его найти?
— Завтра он будет у нас в усадьбе. Он часто у нас гостит.
— Ну, тогда до завтра. Да, кстати… Друз, которого обвиняют в убийстве и которому грозит самая настоящая смерть, помог мне найти убийцу Эмми. Никола, этот ваш анфан террибль, изуродовал его. До сих пор, если приглядеться, на лице Друза можно разглядеть шрам.
Корвин резко развернулся и быстро зашагал к дому.
Уже занимался рассвет. Марк пробыл в саду гораздо больше часа. Ну что ж… Сергей помог ему в расследовании, теперь пусть поможет «княжна Марья».
Некрасивая, умная, положительная, сходящая с ума от одиночества.
Жандарм поджидал Марка у входа.
— Что вы делали в саду? — спросил строго, опять осматривая камеру.
— Вы обещали отдать мне вечный фонарь.
— Что вы делали в саду?
— Беседовал с князем Сергеем. Занятный малыш. То есть внешне он как взрослый, а умом как ребенок.
— Это вы расследовали дело анимала на Психее? — спросил жандарм.
Корвин кивнул.
— А я когда-то летал на «Изборске»… — Жандарм отдал Марку вечный фонарь.
Придя в свою комнату, Марк фонарь вскрыл, вытряхнул из корпуса белый влажный комок… Подумал, зашел в туалет и бросил комок в унитаз. Похоже, Андрею Константиновичу скоро придется заново отделывать покои для гостей.
Что с особой тщательностью реконструировали на Китеже, так это казематы. Образцы для подражания имелись почти совершенные — Шлиссельбург и Петропавловская крепость на Старой Земле. Их копировали многократно и достоверно. Ледяная сырость, железные койки, суконные одеяла, стены, выкрашенные темно-зеленой, в полумраке казавшейся черной, краской — все было воспроизведено с любовью (если слово «любовь» здесь уместно). У Друза, уроженца Лация, планеты теплой, где даже в северных широтах созревает виноград, где в домах редко включают обогреватели, а чтобы увидеть снег, надо отправиться на полюс, на второй день пребывания в каземате начался насморк. Из носа постоянно текло, глаза слезились, он оглушительно чихал, и озноб пробирал его до костей. Чтобы немного согреться, он расхаживал взад и вперед. Это мало помогало. Но движение немного успокаивало. Усидеть на месте Друз не мог. Да и сидеть на неудобном стуле больше получаса было почти невозможно, а койку на день убирали. Неужели его приговорят к пожизненному? Он содрогнулся, представив, что ничего больше не увидит, кроме этих стен, этой койки, этой железной двери с глазком, который постоянно открывают и закрывают. Друзу пришла в голову нелепая мысль, что заглядывают туристы. И женский голос, что слышится в коридоре время от времени, — этот голос, бубнящий заученные фразы, принадлежит экскурсоводу. Нарядные дамы и скучающие мужчины по очереди заглядывают в глазок, а экскурсовод торопливо перегоняет табунки туристов от одной камеры к другой.
Друза эта мысль рассмешила. Но он не рассмеялся, а оглушительно чихнул.
В одном Марк был прав. Друз видел убийцу. Он знал, кто стрелял в Стаса. Он мог бы кинуться на него в тот момент… плевать на бластер… то есть не плевать, конечно… Но не страх остановил Друза. Нет, не страх…
Дверь в камеру распахнулась, на пороге возник молодой офицер в зеленом мундире с золотыми эполетами. Его волосы, напомаженные и завитые, жирно блестели. На верхней губе аккуратная полоска усов выглядела старательно нарисованной.
— Арестант Друз, прошу следовать за мной! — приказал офицер.
Центурион подчинился. Выйдя в коридор, он никого не увидел, но уловил запах духов и жареных орешков. На полу валялись яркие обертки. Одна — подле самой двери его камеры. Друз даже разглядел этикетку. «Фисташки». Он обожал фисташки. И Лери помнила про эту его слабость. Тюремный робот, кряхтя, катился из одного конца коридора в другой, собирая обрывки с пола.
— За мной, — повторил офицер.
Друзу захотелось поднять выброшенную обертку. Возможно, она валяется здесь неспроста? Послание? Он сделал вид, что споткнулся, громко чихнул и в каком-то нелепом пируэте подхватил пакетик из-под фисташек с пола. Спешно смял и засунул в рукав.
Офицер, кажется, ничего не заметил. Мог заметить наблюдатель, в чьем распоряжении сотни камер. Но есть ли камеры наблюдения в коридоре — арестованный не знал.
Офицер вывел Друза во двор. Неправильный прямоугольник был очерчен красно-коричневыми ветшающими казармами. Одинаковые длинные здания в два этажа. Два яруса зарешеченных окон, облупленные стены, изъеденный сыростью фундамент. Все это видел Друз, но видел нечетко. Картинка уходила на задний план и расплывалась, потому как внимание арестанта было приковано к деревянному помосту. На помосте — огромная плаха, желтая, иссеченная, кое-где бурая. Или это только кажется, что бурая? В плаху вогнан топор — лезвие ушло в дерево до половины. Сеял мелкий дождь, и по светлой деревянной рукояти медленно стекали капли. Рукоять блестела, как лакированная. Друз почувствовал, что у него подгибаются колени.
— Разве на Китеже отрубают головы? — спросил он охрипшим голосом и оглушительно чихнул. — А я надеялся — только вешают.
Из глаз его текли слезы. Но он с чистой душой мог списать эти слезы на проклятый насморк.
— Вешают редко. То есть теперь почти никогда, — объяснил офицер, знавший все тонкости вопроса. — После того как был раскрыт заговор озерников, правительство приняло решение казнить путем отсечения головы.