Затянувшаяся пауза имела тональность стона, где более изумления и мрачных предвидений, нежели восторга.
— Ответ не слы-шу!
Выдержав отмеренные две с половиной секунды выдоха, ответ прозвучал с революционным разнобоем: если одни нестройно оторвали:
— Служим Отечеству!
то другие покрыли святые слова казенным гарканьем:
— Ура! Ура! Ура!
Суммарный эффект клича получился какой-то невнятно-угрожающий. Так, вероятно, роптали на митинге стрельцы.
В течение всей процедуры Ольховский слышал свой голос со стороны, в метре правее и выше головы, которая была пустой и гулкой; он помнил такое за собой, когда девятиклассником выпил первый стакан водки.
— Вольно! Разойтись по заведованиям.
В десять пришел Иванов-Седьмой и, потрясенный новостью, немедленно уединился над заветной папкой. Объявленное начинание породило в нем такой богатый урожай мыслей, что черные каллиграфические буквы клонились и спешили, как матросский строй по команде: «Не в ногу — бегом марш!»
«Трудно даже описать энтузиазм, с которым встретил экипаж приказ командира, — писал он. — Наконец-то наша служба обрела подлинный смысл. Мы ощутили себя единой семьей, спаянной великим общим замыслом — дать новую жизнь историческому крейсеру „Аврора“.
Эхо Октябрьского выстрела еще живет в грозных обводах корабля. И вот это эхо наполнилось сегодняшним звучанием. Мы еще повоюем, черт возьми!
Мы еще покажем всем, кто поспешил похоронить великие идеалы Свободы, Равенства и Братства, что есть порох в пороховницах и огонь в сердцах!
Память об историческом выстреле согревает нас. Кто знает — История совершила диалектический виток, и не суждено ли нам повторить свою великую миссию!
А пока надо все силы отдать подготовке корабля. Куда мы пойдем? Видимо, говорить об этом еще рано. Но каждый знает, где находится причина всех бед нашей многострадальной Родины. Как пелось в священном старом гимне: «Добьемся мы освобожденья своею собственной рукой!» И еще одна цитата приходит на ум: «Трепещите, тираны!»
Задача потребует напряжения всех усилий. Но мы знаем, что весь Балтийский флот мысленно с нами! И не сомневаемся в оказании нашему кораблю всемерной помощи от товарищей по оружию и вышестоящих инстанций.
Так и хочется воскликнуть: «Братья, помощь близка!»
Офицеры корабля словно помолодели. Лица матросов полны молодым задором. Недаром говорится: «Русскому матросу все по плечу!»
Несомненно, новый распорядок будет способствовать прекращению пьянства и нарушениям дисциплины на корабле. Великие задачи объединяют людей!
Теперь каждый из нас мечтает только об одном: чтобы именно ему была доверена великая честь произвести знаменательный выстрел из бакового орудия!
Делая эти записи, я заметил, что у меня поднялась температура и начала кружиться голова. Думаю, что это сейчас можно сказать о каждом».
Вопреки последнему предположению легковозбудимого директора музея, пустое гудение в голове у Ольховского прекратилось, и он не мог согреть ледяные пальцы. В реальный мир его вернули слова Колчака, вошедшего без стука и швырнувшего фуражку через всю каюту на диван:
— Чего сидишь? Теперь поздно сидеть, гудок дан. Хорошо бы особиста утопить, командир.
— Что-о?
— То. Нечего кому не надо знать о наших делах. Раньше времени, по крайней мере.
— Ерунда, — отмахнулся Ольховский.
— Ого?
— А его эти вещи не касаются. Его касается идеологическое состояние команды и отсутствие должностных преступлений. А мы работаем над материальной частью. Ни воровства, ни политических лозунгов — напротив, сами все доставать будем. На хрена ему себя затруднять?
— А чуть любая проверка?
— А что они будут проверять? Наличность экипажа и порядок в помещениях? Сколько влезет. Они что, в рулевое полезут?
— А если?
— Э. Инициатива снизу.
— За инициативу снизу стержень и вставляют… снизу. Зачем, почему?
— Пионеров катать будем. По Неве. За деньги.
— Каких пионеров?! Бредишь своим детством?
— Тогда депутатов. Да брось ты — первый год на флоте, Палыч? Никого ничто не колышет. Выпьем и отбрехаемся!
— Узнаю любимый флот, — вздохнул Колчак. — Сначала делаем, потом думаем — когда уже тонем. Ты что, не понимаешь, что через неделю, максимум, все всё будут знать?
— Откуда?
— От верблюда. Из воздуха. Не знаю откуда, но только через несколько дней всегда все всё знают, вот так флот устроен. И тогда плакала твоя Москва, в Мордовию по этапу пойдешь.
— Легенду пустим. Мечтаем пойти в Лондон с визитом дружбы.
— Крыша у тебя съехала на этом Лондоне! Ты мне напоминаешь сейчас чеховских сестер, которые рвутся: «В Москву, в Москву!» — а сами дуры дурами… прости ради Бога.
— Между чеховской сестрой со слезами и крейсером первого ранга с шестидюймовками есть маленькая разница. Но в чем ты прав, конечно, — подсуетиться надо, чтоб не успели нас прихватить и стопорнуть.
— Так что — поднимаемся привычным хозспособом?
«Строительство хозспособом» развратило вооруженные силы давно и до крайности. В основе его лежало благое намерение, которыми вымощены у нас все дороги: направить воровскую смекалку в полезное русло, на решение нужных армии и флоту задач. Неудержимую склонность пристраивать все, что плохо лежит, задумано было использовать как созидательную силу. Этим остроумным ходом предполагалось безостановочно убивать по два зайца сразу: как бы покончить с воровством путем придания ему легального и даже похвального статуса, ибо все другие пути мгновенно впадают в традиционное российское бездорожье — и одновременно тем самым получать то, что нужно, если получать это неоткуда.
По преданию, Петр I, стремившийся привести в порядок и стройное подчинение всю деятельность в стране, озверел от повального воровства и однажды поделился с Меншиковым мыслью подписать нехитрый и эффективный высочайший указ: кто украдет что-либо стоимостью дороже веревки — да будет повешен на этой самой веревке. Меншиков был министром отменно проворным во многих смыслах — отчего посвящение его в план кампании первым носило угрожающий характер. Ответ Меншикова история для нас сохранила. «Мин херц, — сочувственно отвечал он, — останешься без единого подданного».
Оценив перспективу и затруднившись в поисках веских контраргументов, Петр обломал об спину оппонента трость, и с тем кампания завершилась. В очередной раз русский народ был спасен от геноцида со стороны властей. Поскольку любимой цитатой нынешних поколений из всей мировой поэзии стала бессчетно повторяемая «но ворюги мне милей, чем кровопийцы» — достойно удивления, что ни в Петербурге, ни в этом нашем Меншиковбурге — Москве, ни даже в Березове нет до сих пор памятника Меншикову, бизнесмену и гуманисту; было бы как нельзя более уместно и своевременно исправить сейчас это историческое упущение.