Владелец «линкольна» тихо попросил:
— Может быть, ствол отдадите, пожалуста?..
— Перебьешься!
Уже в моторке, припаливая третью сигарету и укрыв ее в горсть от ветра и брызг, Шурка сказал Сидоровичу:
— А ведь вот так взяли бы власть в этом городишке.
— Как не хрен делать, — подтвердил Сидор.
За ужином тяпнули дареной водки, смачно закусив ее одурительно пахнущими малосольными огурцами. На десерт тянули пиво. Пришли к выводу, что нет ничего прекрасней любви народа, преподнесенной в адекватных формах.
— Ради нее стоит рисковать жизнью, — философски сказал Сидорович.
— Ударно поработал — культурно отдохни, — поддержал его стахановским лозунгом Габисония, открывая новую бутылку.
Чувствовали себя элитными рейнджерами, наслаждающимися благами цивилизации после ударной операции.
Серега Вырин спросил:
— Шурка, а вот теперь — честно: ты бы выстрелил?
— Без вариантов. А ты нет?
— Я тоже.
Поскольку десантная команда была освобождена от ближайшей вахты, дружеская посиделка спонтанно перетекла в заседание революционного комитета. Пригласили включенных в него офицеров, единогласно поставили себе за операцию оценку «отлично». Пришли к выводу, что и власть вот так сменить безусловно могли, но это дело требует навыка и предварительно проработанного плана. Главное — решительность и беспощадное подавление сопротивления.
— Все же надо было их шлепнуть всех. Надежней было бы.
После пары стопок уже казалось, что никаких препятствий к тому не было. Вообще противников смертной казни не следует искать среди военных, для которых убийство по приказу есть основной способ решения поставленных задач. Но так как революционность подразумевает свободу слова и совести, обнаружилась и гуманистическая оппозиция в лице Груни и Беспятых.
— Одно дело — бой двух сторон с оружием в руках, тут — или ты, или тебя. И совсем другое — когда преступник уже беспомощен и безвреден: что толку отбирать у него жизнь? — занял позицию Беспятых.
— Безвредный гад — мертвый гад, — заметил Куркин.
— Ни у кого нет права отбирать у человека его единственную жизнь, данную Богом, — возразил Груня.
Очень приятно быть гуманистом, в безопасности выпив водки и закусив ее малосольным огурцом. Впрочем, в таких условиях комфортно и проповедовать террор.
— История свидетельствует, — продолжал Беспятых, — что жестокость наказаний еще никогда не способствовала пресечению преступлений. Карманники особенно усердно орудовали в толпе, собравшейся смотреть казнь воришки.
Ему было немного стыдно повторять банальные аргументы из газет и телевизионных дискуссий. Груня был простодушнее, и испытывал отнюдь не неловкость интеллигентного офицера в споре с матросами, а напротив, гордое удовлетворение своей образованностью.
— Смертная казнь ничего не дает. Это просто месть общества, где люди руководствуются атавистическим чувством справедливости, — повторил он слова известного московского адвоката, поразившие его ум посредством телевизора.
Габисония неожиданно для себя издал гортанный и какой-то кровожадный звук.
— Когда чувство справедливости становится атавистическим — хана всему! — выкрикнул он. — А несправедливость, значит, — не атавистическая, да?! Нет, дорогой. Если адвокат за деньги защищает убийцу — он хуже собаки, он… проститутка. Нет — проститутка честный человек, она за деньги удовольствие продает, никому плохо не делает, только себя позорит. А он закон позорит, всех людей позорит.
— А с чего это взяли, — удивился Шурка, — что жестокость наказаний не уменьшает преступлений? Что — сравнивали, ставили опыты? Да может, без смертной казни воровали бы наоборот в пять раз больше! Любой знает: как прекратить мародерство? — очень просто: расстрелять пару мародеров. Вот если бы провести эксперимент: на половине страны казнят воров, а на другой нет, и тогда сравнить, где воров будет больше, — тогда я поверю. Где это в Азии руку отрубали за воровство?
— В Иране, — сказал Мознаим. — Там воровства нет, это точно. Где шариатские законы действуют — воровать не принято.
— Вот так!
— Могу сказать, почему в Узбекистане машины не воруют.
— Неужели руки рубят?
— Нет. Президент Акаев ввел закон: любой угон машины — двадцать лет. И все — стоят открытые, никому неохота за тачку двадцать лет хватать.
— Молодец Акаев!
— Товарищ лейтенант! А как, собственно, принимается закон? Кто это вообще решает, как за что наказывать?
Беспятых в затруднении пожевал губами.
— Законодательная власть решает. У нас, скажем, народ избирает Думу, соответствующий комитет разрабатывает закон, и его в обеих палатах ставят на голосование.
Это откровение вызвало разочарованный стон.
— Ага! Неизвестно за кого голосуешь, а потом он двигает тот закон, за который богатые больше ему заплатили. На хрен такая демократия?!
— Лучшей не придумали.
— Тут нечего и придумывать! Важные законы надо ставить на всеобщее голосование, и дело с концом! Если народ избирает власть — почему власть устанавливает не те законы, которые хочет народ? Не-ет, пора такой власти вставить оглоблю.
— Дорогой Шура, — вздохнул Беспятых, — за какую бы власть ты ни голосовал, все равно к ней приходят те, кто ловчее вешают тебе лапшу на уши.
— Так поставим нужную власть силой!
— А какая тебе разница, будут тебя принуждать действовать в ее интересах силой или ложью?
— Э, нет, — зашумело собрание, — поставим нашу власть!
Хазанов вылез по пояс в раздачу, дотянулся до сигарет на столе и в такой позе поделился своим проектом:
— Проведем плебисцит насчет смертной казни. И каждому в личном деле, или там в паспорте, сделаем отметку: за он или против. И тогда, если убили того, кто против — убийцу не казнить, раз он был против казни. Это логично. А если убили того, кто был за казнь — тогда казнить. А то ишь — легко миловать, если не у тебя жизнь отняли. Ты за свою отвечай. А за своих детей решают родители, естественно. Вот тогда я посмотрю, как он будет голосовать за то, чтоб за убийство его именно детей не казнили. А то всегда на суде получается, что жертва-то права голоса и не имеет. Вот ей заранее это право голоса и надо дать. Кому же решать, что делать с убийцей, если не убитому?
— Макс, ты гений, — сказал Шурка. — Эй — пива ученому коку!
— Вряд ли будет хорошо, если в первую очередь вырежут всех гуманистов, — усомнился Беспятых.
— Будет чудно! А-а, не нравится? А во вторую вырежут убийц!