Вот ударники вкалывают по двенадцать часов в сутки. Работяги? Нет это отдыхают в законном отпуске научные сотрудники. На шабашке. И зарабатывают за этот отпуск столько, сколько за весь остальной год. Как же они выдерживают? А они весь остальной год отдыхают: сидят в лаборатории и играют в шахматы.
А вот эти туфли шил уж точно сапожник. Нет – шофер. Сапожник работает на кране.
Учтите, что написал все это электрик, пока я чинил проводку.
Нам некогда. Мы сдаем. Мы сдаем кровь и отчеты, взносы и ГТО, рапорты и корабли, экзамены и канализацию, пусковые объекты и жизненные позиции. Жены говорят, что мы сдаем. Сдаем к юбилеям и сверх плана, по частям и сразу, в красные будни и черные субботы. Сдаем в гардероб и в поддержку, на подпись и на похороны, в ознаменование и в приемные пункты, сдаем на время и на ученую степень, деьгами и зеленым горошком, в местком и в архив, сдаем раньше срока, стеклотару и билеты в театр, потому что в театр некогда.
У нас – своя трагедия. Нам некогда. Мы работаем. Труд красит человека. От этой краски за месяц отпуска еле отходишь.
У нас слишком много начальников и лейкоцитов в крови, воды в сметане и конкуретнтов в списке не жилье, проблем для голов и голов для ондатровых шапок, поэтому мы плохо выглядим.
Нам надо отдохнуть. Придти в себя. Полежать. Послушать тишину. Понюхать молодую травинку. А то некогда. Некогда читать книги и нотации детям, писать жалобы и диссертации, ходить в гости и на лыжах, посещать театр и дантиста, думать о жизни и рожать детей.
А если не будет детей, то на черта нам вообще вся эта карусель?
Енералов принес главному редактору условленную повесть. После ухода автора главный устало снял улыбку: Енералов имел имя, имел репутацию, имел вес, из чего следует, что он много что имел, а в частности шестьдесят процентов аванса по договору.
На редколлегии все посмотрели друг на друга, и курящие закурили, а некурящие достали валидол.
И стали редактировать. Завотделом прозы ознакомился с первым абзацем и передал рукопись редактору. У него было особое мнение о Енералове. Редактор не ознакомился с первым абзацем и передал рукопись практиканту. У него было еще более особое мнение о Енералове. Практикант прочитал и тоже составил мнение о о Енералове, кое и высказал вслух в непосредственной форме, за что ему прибавили рецензий на десять рублей.
Практикант хотел стать писателем: он пеерписал все по-своему.
Редактор был начинающим писателем: он вычеркнул все «что» и «чтобы» и убрал две главы, а также одного героя, чтобы прояснить психологическую линию.
Завпрозой был молодым писателем; он снял концовку, а завязку поместил после кульминации с целью усилить последнюю.
Ответсекр был профессиональным писателем: он заменил название, усилил звучание и поправил направление.
Машинистка не любила писателей (кроме одного, славного…); она авторизировала, чтобы не скучать, и сократила, потому что все равно было скучно.
А главный редактор был главный редактор; он любил свой журнал и занл хорошо, что любви без жертв не бывает. Он вздохнул и понаводил глянец, хотя знал хорошо, что на валенок глянец не наводится.
На редколлегии все не смотрели друг на друга, и некурящие закурили, а курящие достали валидол.
Вычитывая гранки, Енералов сказал, что это единственная редакция, где умеют прилично работать с рукописью. Когда вышел номер, он появился в новой дубленке и сделал главному приглашение в ресторан. А прочим преподнес по журналу с трогательным посвящением от автора. Машинистке подарил шоколадку. А практиканту ничего не подарил. У того уже практика кончилась.
Уж кто кем родился, дело такое. Стыдиться тут нечего. У нас, так сказать, все равны. Александра Филипповича – так того вообще угораздило родиться кентавром. Кентаврам еще в античной Греции жилось хлопотно. А теперь о них почти и вовсе ничего не слышно.
Сначала его не принимали в детский сад: намекали, что нужна специальная обувь, кровать и прочее. Пришлось без боли вырвать заведующей два зуба, устроив ее к знакомому частнику-стоматологу. Но и тогда не велели ложиться в кровать с копытами, а на прогулках он должен был плестись в конце и не размахивать хвостом.
В школе, куда его записали против желания – всеобщее обучение есть всеобщее обучение, – он пользовался уважением, как личность необыкновенная, обладающая к тому же смертельным ударом задней левой. На яизкультуре его ставили в пример, но когда на городских соревнованиях жюри не засчитало ему побед в беге и прыжках, он затаил обиду и к спортивной карьере охладел, несмотря на бешеные посулы заезжих тренеров.
Он стал задумываться о судьбах кентавров в истории. И выдержал конкурс на исторический факультет (хотя предпочтение отдавалось имеющим производственный стаж), где прославился как достопримечательность костюмированных балов (первые призы) и душа пикников, на которых он катал верхом всех желающих девушек. Он долго боялся, что не сможет понравиться девушкам, но оказалось, что многие испытывабт к нему сильнейший интерес. И на последнем курсе он удачно женился на профессорской дочке. Правда, семья прокляла ее, но потом опомнились, что друггих-то детей нет, и Александра Филипповича оставили в аспирантуре.
Защита диссертации "Роль кентавров в современности" шла бурно: один профессор проснулся и напал с обвинениями в антинаучной фальсификации истории: утверждал, что у античных кентавров было шесть ног, две из которых в результате прогресса и превратились в руки. К счастью, выяснилось, что профессор спутал четвероногих кентавров с шестикрылыми серафимами и шестируким Шивой.
Завотделом кадров воспротивился приему Александра Филипповича в НИИ истории, заявив, что фактом своего существования он подрывает научные основы и мешает атеистической пропаганде, так что тестю-профессору пришлось закрутить все связи. Зато в отделе Древней Греции Александр Филиппович стразу стал непререкаемым авторитетом и предметом зависти со стороны других отделов: сектор средних веков даже попытался устроить к себе настоящую ведьму, но встретил резкий отпор в лице директора, заявившего, что хватит с него и тех ведьм, которые в институте уже работают.
Недолюбливали Александра Филипповича лишь комендант здания, ругавшийся, что приходится менять паркет, и вахтер, на лице которого каждое утро, когда Александр Филиппович акууратно предъявлял пропуск, появлялось болезненное и беспомощное выражение.
Несчастья начались с разнарядки на сельхозработы. Кто возмущался, что людей много, а кентавр один, а кто возражал, что именно поэтому его и надо отправить. Жена со временем стала стесняться Александра Филипповича перед окружающими (хотя наедине по-прежнему очень любила), и тесть-профессор не заступился. Вдобавок замдиректора, заполняя бланк, в графе "число людей" указал "1", и в мучительном затруднении пояснил в скобках "+1 конь".