— Двинский? Знаю такого!
— Ну если знаете, тогда поймете. Еще в июле Двинский, используя свои связи в высших сферах, негласно освободил человек двадцать клонов, которые в концлагере на горе сидели. Ну это всякие пехлеваны и заотары, реально они — ученые. Но форму носили, звания имели, поэтому их наши в июне засадили в бараки как пленных военнослужащих. А Двинский их повытаскивал, чтобы вместе наукой заниматься. Короче говоря, представьте картину маслом: на орбите бой, в стратосфере бой, вокруг Гургсара чоругские шагающие танки, а нам нужно клонских умников во главе с Двинским вытаскивать…
Я понимающе улыбнулся:
— У нас в те же дни точно такая ерунда была в Синандже, на Тэрте.
— Ну да, мы все в этом плане близнецы-братья, — Дофинов энергично кивнул. — Так вообразите, Саша: я не только два раза садился, я еще и по внутренностям башни побегал, чтобы ее стационарным передатчиком воспользоваться для связи с командованием. А то радиоаппаратура на борту «Громобоев» сквозь помехи не пробивала! Причем не один побегал, а в обществе Двинского и еще одного заотара. Так этот заотар мне рассказал, что нечистые ягну, по его наблюдениям, очень не любят эсмеральдит-4, которым все окрестности Лиловой Башни залиты. Якобы три бишопа прилетели на рекогносцировку, один в эсмеральдитовое озеро скакнул и чуть не окочурился. После чего его два товарища подхватили и на какой-то колымаге умчались прочь.
— А что там за эсмеральдит-4?
Дофинов мне вкратце объяснил. И, заодно, поведал насчет того, что Лиловая Башня это, в первую очередь, не астрофизическое сооружение, а геофизическое. И что уходит от нее вниз на много-много километров в недра Глагола шахта, пробуренная клонами.
Я бы слушал его и дальше. Но решил из вежливости (неудобно было перед Данканом) прервать затянувшееся обсуждение Лиловой Башни и вернуться к более насущному вопросу, к бишопам.
Данкан был волшебно краток:
— Я и мои братушки боимся бишопов смотреть. Решили, лучше смотреть не будем. Чтобы не давать провокаций.
Я улыбнулся. Ох и дети же эти американцы!
— Тогда скажи своим братушкам, пусть опускают ковш экскаватора… Я уже всё что хотел увидел!
Внизу меня встретил Цапко. Я давно не видел его таким жизнерадостным и возбужденным.
— Представь себе, до наших, на орбиту докричался! — Сообщил он, улыбаясь.
Я возликовал вместе с ним. И правда, вот счастье-то! И не подумайте, что я тут иронизирую. Ведь для любой группы, заброшенной на чужую планету, восстановить связь с командованием — это самая насущная вещь.
— Ну и что они сказали?
— Ничего не сказали. Это я им сказал: где мы, что произошло. Но я, по крайней мере, получил в ответ квитанцию! Мол, слышали, приняли к сведению.
— Может, соизволят не только к сведению принять, но еще и что-нибудь сделать?
— Что например?
— Массаж воротниковой зоны, — буркнул я. И мы с Цапко заржали — легко и радостно, как когда-то до войны.
А потом мы вместе с прогрессивными американцами-строителями отведали их полевого ужина: обещанные наггетсы, кола и блинчики с кленовым сиропом. После чего легли спать в их спортзале (две баскетбольные корзины, тренажеры верхней и нижней тяги, турник и неработающая беговая дорожка).
Часовым я оставил вызвавшегося добровольцем Млечина.
«Бессонница у меня хроническая», — пояснил он.
Август, 2622 г.
Строительная площадка синхротрона
Планета Глагол, система Шиватир
Поспать нам удалось почти три с половиной часа, что для войны очень даже неплохо.
В 2.15 по местному времени наш часовой меня разбудил.
Разбудил опосредованно, через рацию, установленную на громкую связь.
— Здесь Млечин. К нам что-то движется!
Я проснулся мгновенно. С первым же звуком — привычка. И сразу сообразил: это ягну, долбаные епископы-бишопы.
Потому что больше некому. Если тебе говорят, что в лесу полно волков, уж будь уверен: нападут на тебя волки, а не белые медведи.
— Млечин, понял тебя! — Рявкнул я в рацию. — Ноги в руки — и двигай прямо к своей машине!
Затем, обернувшись, я прокричал в темноту спортзала.
— Эскадрилья, подъем! По машинам! — И для усиления эффекта, который был, признаюсь, нулевым, я включил свет. Притом — сразу весь.
Когда мы ложились спать, я твердо решил для себя, что ответом на нападение бишопов может быть только одно — немедленное бегство.
Мы, семь пилотов с автоматическими пистолетами ТШ-ОН, на земле не сможем оказать серьезного сопротивления ни бишопам, ни эзошам, ни даже обычному отделению егерей «Атурана».
А «не сможем» означает — «не будем».
Когда мы выбежали на улицу, из соседней двери нам навстречу высыпали перепуганные американцы.
Как и положено начальнику, Данкан бежал впереди всех. На нем были ночные спортивные штаны с пузырями на коленях, майка с засохшими каплями майонеза и бейсболка с надписью «янкиз чего-то там». Лицо у Данкана было осунувшимся, а глаза, обычно ясные, казались двумя губками, напитанными грязной водой.
— Данкан, это бишопы… Идут по нашу душу! — Крикнул я. — Скажи своим, пусть разбегаются и прячутся, кто где может.
Данкан, не откладывая в долгий ящик, перевел мою тираду для подчиненных.
Уже в который раз незнакомый американский показался мне по-средневековому трогательным и убаюкивающе мелодичным. Эх, может надо было в Академии не выпендриваться, не строить из себя человека современного и прагматичного, а тупо американский в качестве иностранного языка взять?
Да, он ни к чему. Да, он бесполезен. Но он та-акой красивый! Такой мурлыкающий, округлый!
— Значит, улетаете? — Спросил Данкан, пряча печаль.
«Слава Богу, не рассчитывает, что мы тут подрядимся его артель оборонять», — с облегчением подумал я.
— Улетаем, да. Точнее, не улетаем, а взлетаем. Когда будем в воздухе, постараемся ваших гадов ползучих по максимуму перебить. Но вы всё равно действуйте как привыкли… Прячьтесь… У вас ведь есть убежища, да? Сталинград не устраивайте!
Вспомнив расположение флуггеров, я на бегу приказал Дофинову:
— Вам придется взлететь последним! Ваш «Громобой» идеально подходит для ведения заградительного огня с земли. Прижмете ягну хотя бы минуты на три — уже хорошо.
— Почту за честь! — Отчеканил Дофинов.
Я обрадовался — в глубине души я опасался, что Дофинов сейчас снова будет рваться покомандовать.
Мне выпало бежать дальше других.