Ну, правда, прогрессивные силы всего мира дали просраться служителям их слепой Фемиды! Такая буря протеста поднялась во всем мире, что в два счета, заразы, выпустили наших славных единоверцев, книжку с записями — от кого сколько получено — возвратили, и стиль «Юманите» признали подходящим. А Дюкло подал в суд на Жакино. Мы тем временем на политинформациях обсуждали трудности юридического крючкотворства, которое преодолевают наши товарищи во Франции. А в Англии что творилось! Стыдно сказать, журналисты продажные, нехристи, организовали бешеную травлю в печати архиепископа Кентерберийского Хьюлета Джонсона.
Святого человека обвинили в том, что он как бы наш агент. Следователь Зацаренный всех нас рассмешил: велел влезть на стул епископу Андрею, бывшему князю Ухтомскому, и распевать акафистом письмо советских трудящихся в защиту честного англиканского духовенства. А сам Зацаренный дирижировал пением, как регент, своей резиновой палкой… Так что, скорее всего, Мерзон штудировал газету, готовясь к завтрашней партийной пятиминутке: им всем сейчас надо было проявлять самую высокую сознательность и политическую грамотность.
Топтунов я не обнаружил и спустился к Мерзону на террасу.
— Ну как, подкормишь маленько, друг Аркадий? — спросил я весело.
— О чем разговор, Павел Егорович! — оживленно приветствовал он меня.
Потом он распоряжался, заказывал, старался выглядеть тоже веселым, но я видел, что, несмотря на графин выпитой водки, Мерзон совершенно трезв. Только липкая испарина выползала на лоб из-под жестких мелкокурчавых волос, которые Лютостанский называл «парховизмом».
Мерзон догадывался, что, назначив сегодняшнюю встречу, я уготовил ему или скорую смерть, или какое-то туманно-отдаленное спасение. Я не спешил, со вкусом выпивал, с удовольствием закусывал, пошучивал, между копченой лососиной и грибами спросил:
— О чем пресса сообщает?
— Народы мира празднуют историческую победу: завершение сооружения Волго-Донского канала, — отрапортовал Мерзон.
— Еще чего?
— Король Фарук в Египте отрекся, власть захватил генерал Нагиб…
— Еще?..
— Иран трясет сильно, похоже, Моссадык совсем шаха выкинет…
— Прекрасно… А чего-нибудь к нам поближе?
Мерзон моргнул тяжелыми складчатыми еврейскими веками, медленно сказал:
— В Чехословакии вскрыт заговор инженеров-угольщиков, которые создали фашистскую сельскохозяйственную партию…
— Да, это очень здорово! Я рад за наших чешских коллег. Ты представляешь, какую они трудную работку провернули — изобличить горняков, руководящих аграрным подпольем?
— Наверное! — горячо согласился Мерзон. — Империализм, как спрут, просовывает щупальца…
Я прервал его:
— Еще что-нибудь на эту тему есть?
— В ГДР осудили террористов, скрывавшихся под вывеской Общественного следственного комитета свободных юристов.
— А в Польше кого-нибудь поймали?
Растерянный и напуганный Мерзон обреченно вздохнул:
— Бандитов из Армии Крайовой и кулаков.
Я принялся за суп, спросив перед этим:
— А вчера что-нибудь этакое было в газете?
— В Румынии арестованы вредители на строительстве канала Дунай — Черное море.
— Слава Богу! — облегченно воздохнул я и посмотрел за реку, вдаль, в лениво темнеющее летнее небо. Там, над Тушинским ипподромом, тренировались, готовились к воздушному параду летчики, неутомимо, в сотый раз выстраивавшие своими «Яками» в голубовато-зеленом предвечерье гигантские буквы: «СЛАВА СТАЛИНУ!». — А позавчера что-нибудь сообщали? Ты мне расскажи, Аркадий, а то я по занятости не всегда успеваю прессу почитать. Есть у меня такой грешок, — доверительно сообщил я.
— Позавчера в Албании расстреляли убийц, готовивших покушение на товарища Энвера Ходжу…
Тот незначительный хмелек, что был в Мерзоне, окончательно и бесследно улетучился. Я же, прихлёбывал суп, неутомимо продолжал повышать свою политическую грамотность:
— А позапозавчера?..
— В Болгарии разоблачена подпольная организация бывших жандармов, скрывавшихся под видом учителей…
— Молодец, Аркадий! Давай выпьем, я вижу, ты на уровне политического момента, обстановку в мире улавливаешь. Один только еще вопросик у меня к тебе. Если знаешь — скажи. Мне это интересно. Что завтра в газете будет напечатано?
Он раздавленно скривился, старался улыбнуться изо всех сил, но получилась у него только затравленная уродливая гримаса.
— Откуда ж мне знать, Павел Егорович, что завтра в газете напечатают? Прочтем и узнаем.
— Не знаешь? — я огорченно развел руками. — Это плохо. Тогда я тебе скажу. Завтра будет напечатано, что наша славная боевая Контора закончила следствие по делу о крупном заговоре еврейских изменников, отщепенцев и сионистов, нагло выдававших себя за советских писателей и поэтов!
Мерзон молчал. Самолеты за рекой взмыли в синий зенит, рассыпались и снова потекли к алой полоске горизонта, четко печатая по своду мира: «СЛАВА СТАЛИНУ!».
— Ну, давай выпьем, Аркадий! — Чокнулся с ним, и он сглотнул водку, как слезу. — …А может, и не напечатают. Как там решат — в инстанциях. Но через несколько дней, сообщат в газетах или не сообщат — поскольку это не влияет, — их всех расстреляют: Маркиша, Фефера, Квитко, Бергельсона, Гофштейна и всю остальную вашу литературную синагогу. Как ты это понимаешь?
Он давился гландами, язык кляпом закупорил гортань, он сопел тяжелым носом, потом хрипло бормотнул:
— Товарищ Сталин указал, что по мере успехов социализма классовая борьба усиливается…
— Вот именно! — воздел я указующий перст. — А какой следующий этап классовой борьбы наступит? А? Поведай мне свой соображения, друг Аркадий!
Впервые за весь вечер он посмотрел мне прямо в глаза и тихо сказал:
— Мы.
Я захохотал и помахал у него перед носом пальчиком:
— Ошибаешься. Для вашего брата, сотрудников еврейской национальности, много чести — отдельный этап вам выделять! Все будет решено в рабочем порядке. А вот действительно следующий этап — это всенародное дело врачей-убийц, врачей-отравителей, изуверов, чудовищ, извергов, покусившихся на него… — и показал ему на строй самолетов, будто плавившихся в кровавой полосе догорающей зари.
— Зачем вы мне все это говорите? — спросил Мерзон с мукой через закушенную губу.
— Затем, что наш верный товарищ и боевой соратник майор Лютостанский утверждает, будто есть евреи и есть жиды. С жидами, он считает, вопрос простой. А евреев он предлагает оставить, но они должны доказать свою верность нашему общему делу. И его точку зрения поддержало руководство.
— Как же нам еще-то доказать свою верность? — устало усмехнулся Мерзон.