— А мне и не обмолвился, — сказал Игорь с обидой.
Он задумался и сообразил: Саша вообще после его первых рассказов не проявлял интереса к дальнейшему и с критикой не объявлялся. Оказывается, читал.
Надя помолчала и нерешительно спросила:
— Это действительно гораздо хуже?
— Ох, Надя. Ты размеры нашей доблестной армии представляешь? В ПВО на Камчатке или пехоте в Кушке — наверняка существует разница. Все равно как в одной стране очень по-разному живут в разных концах и с разными категориями. В целом — Союз, а каждый имеет свой личный опыт и распространяет его на весь мир. Ему говорят: «Такое бывает», — а он утверждает: «Не видел». «У нас с пятьдесят лохматого года не завозили сгущенного молока». И ведь прав. У них отсутствует. И страна и армия местами совсем не таковы, как мы их себе представляем. От окружения зависит, от начальства, от воспитания и еще от кучи разного, включая расстояние до большого города. Я тебе честно скажу, никаких особых ужасов не видел. Слышал, но иди знай, где кончается правда и начинается вранье.
— Да их там и нет, — пробормотала Надя. — А впечатление неприятное.
— Я не старался напугать. Сугубый реализм в надежде заставить хоть кого-то ответственного задуматься. Исправлять снизу никому не нужно. Привыкли. Ведь несложно догадаться: через годы одно событие может представляться и смешным и ужасным. Смотря кто рассказывает и какой дополнительный опыт наложился. Для меня ничего особенного в части не происходило. Ну, нормально это по понятиям, когда по третьему году в наряд не ходят, ночью красят коридор молодые или сержант цепляется к неровному кантику на одеяле. Табуреткой одеяло отбиваешь, а он тычет в неровности. У него глаз набит на сотнях предыдущих солдат, и скидывание на пол матраца является не издевательством, а учебой. Это с его точки зрения. Или с моей сегодня. А тогда…
У нас было образцово-показательное подразделение. В казарму в тапочках ходили и по воскресеньям смотрели телевизор. Так что все написанное почти правда. Прототипы у них были. Имена другие, кое-кого я слепил из нескольких людей, но в целом все по воспоминаниям реальным. Моим. Я сегодня несколько по-другому вижу происходящее. И по судьбе их и по собственной. Наверняка где-то и отразилось. Не специально, но через годы и невзгоды иначе смотрится.
Я парень простой, и в нашем поселке нравы были… м-да… не при девочке рассказывать. И пили, и дрались, и воровали. Много чего случалось. Но я искренне верил в долг перед Родиной, и что армия — школа жизни. Так я был воспитан. При всем неприкрытом дерьме вокруг. Школа, фильмы. Да я сегодня и объяснить не смогу. Это было, и это данность. Закосивших от армии у нас не водилось. Не служивший — не мужик. Аксиома. Девки смотрят с подозрением. Явно порченый. Или здоровье, или еще похуже. Еще и возможность для парней вырваться из вечного поселкового круга и пойти другой дорогой. Подняться.
Выражение «армия — это срез общества» дошло значительно позднее. Люди не прилетают в твой взвод с Марса и не просачиваются незаконно через государственную границу, неся на себе отраву чужого воспитания. Они приносят на новое место старые нравы и собственный характер. Кому все до лампочки, а кто и не выдерживает — срывается. Оно ведь по-разному выражается. Описанное — наилегчайший вариант. Все остались целы.
Игорь вспомнил собственное поведение в госпитале и постарался сохранить невозмутимое выражение на лице и в голосе. Да, он был на все сто неправ и Саше обязан по гроб жизни. Причем очень характерно: тот, даже пытаясь заставить его себя чувствовать виноватым, прежде чем впутать в подозрительную историю, не об этом вспомнил. О книге сказал. Очень даже верилось, что Саша видел кое-что гораздо хуже.
— Прямо по анекдоту, — хмыкнув, сказал Наде, — пока не побывал, спал спокойно. Демобилизовавшись, мучаюсь бессонницей. Слишком хорошо знаю, кто мой покой охраняет. И это при том, что наш учебный полк всерьез готовили к Афгану и мутотой мы редко занимались. Там я впервые в жизни увидел обкурившихся, пьющих одеколон (даже у нас себе позволяли такие штуки исключительно вконец опустившиеся), пьяных офицеров, зашуганных до полусмерти солдат. Мужской коллектив, блин. Молодые самцы обезьян, регулярно бьющие себя кулаком в грудь и выясняющие иерархию. Пока все в определенных рамках, ничего страшного. Такое всегда было и всегда будет, но ведь попадаются и садисты по жизни. Любители отравить жизнь или почесать кулаки о других. Иногда это плохо кончалось.
У нас был вернувшийся с дисбата. По закону он свой срок отмотал и назад дослуживать. Такой тихий, голоса не повысит, незаметный. Сломанный. Весь лысый, и на вид лет тридцать пять. Его старались не трогать, и он ничего не рассказывал. Оно и к лучшему. Одним видом пугал до жути. Никому и без откровений не хотелось пойти по его стезе и на себе испытать перевоспитательный процесс.
Почему у нас не было отпусков, еще с трудом понять можно. Страна большая. Ехать долго. Пока туда-сюда — отпуск кончился. То есть на самом деле были. Аж два отпускника. Каптерщик и один особо выдающийся вылизыватель начальства, засевший в штабе. Он и в роте появлялся по случаю. А вот что подавляющее большинство даже в увольнительной не побывали, всегда удивляло. Ни уединиться, ни отдохнуть от остальных. Иногда это очень тяжело.
И все равно — это воспринималось нормально! Это служба, и так положено. Почему нельзя откровенно говорить о всем знакомом? Поделиться недостатками и исправить их. Совсем не сложно иногда. Загадка. Сами себя обманываем, умалчивая. Если это плохо в глазах цензуры, то что говорить о наших учениях? Когда нам заранее объясняли сроки и обязанности… Такая залепуха иногда бывала!
А не хотелось бы мне попасть в место, где, по словам Саши, неприятнее. Я ведь догадываюсь, о чем речь. Как раз в те годы на КМБ нам зачитывали приказ об улучшении, усилении и всяком таком. Очень веская причина появилась у военной прокуратуры. Неуставные отношения, пьянство и разгильдяйство военнослужащих стали причиной сразу нескольких массовых убийств в воинских частях и соответственных выводов. Но писать я о таком не буду. Сам не видел, врать не хочу.
Игорь повернул в переулок направо и притормозил напротив ворот, пропуская грузовик. Створка распахнулась, не дожидаясь, пока он вылезет. Обычно Грета в это время торчала на работе, и ее присутствие, а также озабоченный вид ему совершенно не понравились. Как и торчащая во дворе милицейская «победа». Запахло неприятностями. Товарищи почти наверняка пришли с пресловутыми вопросами о подозрительной Сашиной командировке. Пришла пора излагать чистую правду. Ни о чем не знаем, ни о чем не ведаем, живем честно-благородно. Во что все-таки он вляпался?
Игорь въехал внутрь, встав так, чтобы не мешать чужакам убраться, и в то же время не встретиться с ними слишком быстро. Хотелось узнать, что происходит.
— По Сашиному поводу? — спросил у Греты, выбравшись наружу и захлопнув дверцу.
— Вот именно.
— Большие удостоверения?
— Не участковые. Угро. Жаждут поселиться у нас на время.
— Ого! — изумился Игорь. — Засаду, что ли, устроить размечтались?