В море дрейфовали три шведские галеры. Русский флот сюда пока не добрался, поэтому скандинавы чувствовали себя в полной безопасности. Как только наш передовой отряд оказался в опасной близости, галеры обстреляли его из пушек. Авангарду пришлось отступить.
Этот маленький флот давал гарнизону осажденного города пусть скромное, но все же преимущество.
Ласси собрал военный консилиум в своей палатке. Собрались все генералы, кроме дежурного. Предложение о немедленной капитуляции комендант гарнизона отклонил. Оставалось одно — штурм.
В это время случилось досадное происшествие, надолго врезавшееся в память всех свидетелей. К большому сожалению, снова «отличились» мои подчиненные — преображенцы. Все же революционный дух неудавшегося переворота заразил слишком многих. Это была язва, разъедавшая даже самых стойких. Я не успел выжечь заразу до конца, понадеявшись, что война сама расставит все на свои места. Тому, кто постоянно находится в гуще боя, некогда вынашивать злодейские планы.
Вместе с остальными генералами я находился у фельдмаршала. Обсуждение деталей предстоящего штурма было в самом разгаре. По предварительному плану солдаты в окрестных лесах должны были заготовить фашины, которых требовалось не менее десяти тысяч штук. Такую цифру привел инженер-полковник Бибиков, хорошо изучивший особенности вражеского укрепления и рельефа местности.
В это время осажденные отправили в наш лагерь парламентеров: унтер-офицера с барабанщиком. При себе у них было письмо к фельдмаршалу Ласси с предложением о заключении перемирия. Отводными караулами русских войск командовал генерал-майор фон Ливен. Шведов отвели в его палатку. Он забрал у них бумаги и отправился к фельдмаршалу, ни о чем не подозревая.
Палатки преображенцев находились поблизости. Солдаты видели, как фон Ливен вполне по-дружески разговаривает с посланцами врага, и сделали на сей счет определенные выводы. Вероятно, сыграло свою роль и желание обелить честь полка после недавних неприятных событий.
Я не был очевидцем всех событий, но немного погодя сумел восстановить примерную картину. Все произошло очень быстро.
Слово «измена» зашелестело от палатки к палатке. Появились первые зачинщики стихийно нарождавшегося бунта.
— Смотрите, что енералы иноземные творят, — говорили они. — С супостатом за спинами нашими вошкаются, не иначе как заговор намечают. Вона скока в палатке сидели, шушукались.
Искры упали в благодатную почву.
— Доколе нам терпеть иноземцев?! Бить надо немчуру поганую, а с фон Ливена энтого зачать.
— Фон Гофена заодно прибьем! — выкрикнул кто-то из точивших на меня зуб.
Его тут же поддержали.
Лагерь превратился во взбудораженный муравейник. Гонцы от преображенцев уже во всю прыть неслись к гренадерам Измайловского полка:
— Чего сиднем сидите, братцы?! Айда немчуру лупить! Чтоб духу ненашенского больше не было. Нету уже терпежу на них никакого.
Гренадеры удивленно поднимались, разглядывая перекошенные от злости лица преображенцев:
— Хто ж так допек вас?
— Да хучь подполковник новый — фон Гофен проклятущий. Изменщик он, как и вся немчура. Бить его надо, а то и на веревке вздернуть, чтобы другим неповадно было.
Бойцы, хорошо знавшие меня еще по Крымскому походу, вступились за мою честь.
— Ты на кого руку поднять хочешь? — грозно наезжал разбушевавшийся Михайлов на одного из заправил-преображенцев. — Да наш подполковник столько татарвы да шведов порубал, сколько ты за всю жисть не видел. Какой из него изменщик?
— Дык все они одним миром мазаны, — оправдывался зачинщик. — Со свеями хороводы водют. Погибели нашенской желают. Мы пропадем, а они за энто золото получат. Сдадут нас с потрохами, как есть сдадут.
— Ну-ну, — вскинулся Чижиков, хватаясь за шпагу. — Ты ври, да не завирайся. Я за подполковника в капусту тебя покрошу.
Вспыхнула драка, в которую, кроме гвардейской пехоты, втянулись и нижние чины из армейских полков. В начавшейся суматохе человек триста бунтовщиков смогли прорваться к палатке фон Ливена, разоружив немногочисленный караул. Самого генерал-майора в ней не оказалось, он уже понес бумаги фельдмаршалу. Зато там были испуганные до смерти шведы-парламентеры и генеральский адъютант, который тоже не мог похвастаться славянским происхождением.
Их били. Били жестоко, круша челюсти, ломая ребра, руки, ноги. Озверевшая толпа выплескивала стадный инстинкт на всех, кого считала врагами. Припоминали, что было и чего не было.
Сбежавшиеся полковые офицеры попали под горячую руку. Никто не желал подчиняться их приказам.
— Понабежали тут фоны всякие! Когда будут наши, русские офицеры, тогда и будем им повиноваться! — вопили самые ярые из зачинщиков.
— Вместе вдарим!.. Никто не уйдет, — кричали другие.
Узнав о случившемся, мы выскочили из палатки фельдмаршала.
— Ну вот, — печально вздохнул Ласси, — у нас бунт, господа.
«Бессмысленный и беспощадный», — едва не добавил я.
— Надо немедленно прекратить это безобразие, — произнес бледный фон Ливен, чье имя в толпе взбунтовавшихся слышалось чаще других.
Он невольно поежился, представляя, что может произойти, если эта человеческая масса доберется до него.
Я, хоть и понимал, что действую опрометчиво, ринулся туда, откуда слышались звуки драки и гневные возгласы.
Передо мной были сотни освирепевших… нет, не лиц — рож. Я не узнавал тех, с кем совсем недавно ходил в атаки, вместе проливал кровь. Это были безумцы, жаждавшие только одного.
— Ага, вот он, немчура! — ткнув в мою сторону грязным пальцем, заорал солдат по прозвищу Щербатый. Его зубам частенько доставалось от унтер-офицеров, об этом свидетельствовали многочисленные прорехи и далекая от голливудской улыбка.
Щербатый всегда был склонен к дебошу, и я не удивился, увидев его в первых рядах бунтовщиков.
Стоит только толпе почуять твой страх, и она раздавит тебя. Я ее не боялся. Меня не страшили эти рожи. Мне было что терять: молодую жену, жизнь, но я не собирался поддаваться панике.
Безумству храбрых поют песни. Мне было достаточно короткой фразы, брошенной Щербатым.
Я схватил солдата, подтащил к себе и, глядя в его налитые злобой глаза, прошипел:
— Все, сволочь! Ты у меня допрыгался. — Не оборачиваясь, я коротко бросил за спину подоспевшим измайловцам: — Попа сюда, да побыстрее.
— Зачем? — спросил струхнувший не на шутку Щербатый.
— А кто тебе грехи отпустит? Я же сказал, что ты допрыгался. Сейчас пристрелю тебя как бешеную собаку, без всякого суда и следствия.
Преображенцы были окружены прибывшими солдатами полевых полков, которых привели адъютанты Ласси. Пришел и сам фельдмаршал.
Момент был переломный. Оказавшись внутри ощетинившегося штыками круга, бунтовщики протрезвели. Многие стали просить прощения.