– За уголок налево… вон уже дом виден… всего на третий этаж, – благодарно суетилась она.
Прохожие поглядывали отчужденно, не без брезгливости. Пьяный с шарканьем тянул по асфальту вялые ноги, пускал слюну и всем видом являл картину малопотребную. Спасибо хоть темно.
В квартире на шум показался заспанный мальчишка лет шести, бросился было обрадованно к матери, но, увидев незнакомца с висящим на нем отцом, поджался и юркнул обратно.
Уложив ношу на диван («Вот спасибо вам… вот выручили…»), Звягин критически осмотрел себя и пошел в ванную мыть испачканную полу плаща.
Разутый и укрытый одеялом пьяный храпел, а женщина накрывала в кухне на стол:
– Хоть отдохните пять минут… не откажите, – поставила запотевшую бутылку, рюмку.
– Спасибо. – сказал Звягин. – Я играю в другие игры.
– Ну, чайку…
Выражение у нее было умоляющее. Потребность оправдаться томила ее, поговорить с кем-то, не оставаться одной…
– Несладко? – посочувствовал Звягин, оставаясь скорее из любопытства, чем из жалости. Случайная встреча, это приключение в миниатюре, всегда сохраняет заманчивость неизвестности, привлекает отклонением с наезженной колеи обыденности.
– « До тридцати лет совсем почти не пил, – исповедывалась она – В общежитии жили, деньги копили на все: он шофером хорошо зарабатывал. Мечтали – квартиру купим, мебель, телевизор цветной. И в тридцать лет уже все у нас было: сын растет, машину купили, долги раздали. Он ведь работящий у меня, деловитый. Вроде жить бы да радоваться… Тут он и начал… Все наладили, говорит, – чего еще? Теперь и пить можно». И – вот…
Нередкая история жизни, пускаемой пьянством под откос, вставала за ее причитающим говорком. Все шло прахом…
– А вы кем работаете? – запоздало поинтересовалась она, поднимаясь вслед за прощающимся Звягиным. Ухоженным выглядел гость, небрежно-подтянутым, – располагающе выглядел.
– Врачом.
Его профессиональная принадлежность вызвала у нее, очевидно, некие подспудные надежды на могущество и помощь медицины.
– Как врач не посоветуете: что делать, а?.. Уж я чего не перепробовала: и с ним вместе пила, и жаловалась на него, и расходилась… Несколько месяцев подержится – и опять в запой…
– Лечиться надо, – пожал плечами Звягин. Она понурилась, покраснела:
– Лечился уже. Полгода прошло – и снова… Неужели человек себя пересилить не может? Не понимаю… Раньше-то не пил!
Открывая ему двери, промакивая полотенцем влажноватую полу плаща, решилась попросить:
– Может, есть какие-нибудь новые средства? В газетах писали – есть такие врачи, в Свердловске один, в Крыму еще… Телефон бы ваш не оставили: вдруг, если чего узнаете, я позвоню, а?
Звягин сказал ей телефон и заторопился домой: он уже на час задержался после дежурства. Жену его опоздание даже не рассердило – привело в печаль.
– Всем ты увлекался, только пьяных еще по домам не разводил! – отреагировала она, выслушав оправдания. Встала из-за стола с тетрадями, погасила настольную лампу. – В вытрезвителе ему место! Ты тут при чем?..
– Ни при чем, – отрекся Звягин. – Жену его пожалел… – И остался бы этот незначительный эпизод без всяких последствий, если б та женщина, Анучина, не позвонила через неделю.
– Вы ничего случайно не узнали?.. – извинившись, безнадежно спросила она.
– Да нет, – признался Звягин. – Что – пьет?
– Пьет… Может, у вас какой-нибудь знакомый врач есть, который помог бы?.. – Чувствовалось, что она и сама не очень, верит в свои слова, просто отчаялась и пытается искать любые средства. – Может, узнаете что-нибудь?
– Попробую, – неопределенно и без охоты пообещал Звягин.
– Сына жалко, – сказала Анучина. – Совсем дерганым мальчик стал, боится его… Разводиться придется… а как жить?..
Впереди у Звягина было два свободных дня после суточного дежурства, срочных дел никаких, сентябрь стоял тихий, теплый, умиротворяющий душу… Желая разом отделаться от вопроса, он полистал записную книжку и набрал телефонный номер: врач «скорой» быстро обрастает знакомствами среди коллег.
– Ты за него просишь? – деловито осведомился нарколог, молодой человек новой формации.
– Еще не хватало, – хмыкнул Звягин. – Так, узнать.
– Будет направление – возьмем на лечение.
– Он уже лечился. Ты погулять после работы не хочешь? – В Александровском саду шуршала листва, роняли звон куранты Адмиралтейства. Черный ворон сидел на желтом суку. как знак осени. Нарколог сказал:
– Избитая истина: мы ничего не можем сделать, если человек сам не имеет сильного желания. К сожалению, алкоголик, как правило, такого желания не имеет.
Презирающий пьянство как форму распущенного хамства, Звягин впервые мысленно углубился в вопрос, почему вообще человек становится алкоголиком.
– Зачем тебе это? – удивился нарколог.
– Гимнастика для мозгов, – лениво ответил Звягин. – Разбираться в сути реального явления интереснее, чем играть шахматы или болеть в хоккей.
– Правду говорят, что ты одного неудачника вылечил от невезения? – с любопытством спросил нарколог, играя каштаном.
– Он добрый, – о своем продолжал Звягин. – Порядочный, обязательный… А как запьет – совершенно другой человек.
– Типичный случай, – подтвердил нарколог. – Все они в основном, когда трезвые, – тихие, добрые; иначе говоря – слабые.
– Почему не спиваются армяне? – спросил Звягин.
– Или итальянцы. Потому что они имели дело с вином три тысячи лет Средиземноморье, Кавказ. Еще до нашей эры дороже всех Ценилось перегнанное виноградное вино с печатью города Двин, выдержанное в дубовых бочонках: армяне делали коньяк, когда галлы и не подозревали, что будет такая страна Франция с провинцией Коньяк, знаменитой аналогичным напитком. И предрасположенные к алкоголизму вымерли еще тогда, а у оставшихся иммунитет: могут пить, могут не пить. А возьми туземцев, которым европейцы дали водку сто-двести лет назад: целые народы вымирают от алкоголизма: никакого сопротивления, мгновенно развивается физиологическая потребность.
– А какого лешего он запил? Не с горя – а в полном довольстве?
– Именно потому, что делать нечего. Многим людям нужна направляющая узда – кнут и пряник: чтоб очень стремились к одному и очень боялись другого. Если б он очень боялся оказаться на улице нищим безработным и очень стремился стать директором автозавода – не пил бы, будь уверен. Ему и так бы хватало сильных эмоций. А так – образуется пустота в жизни. Тридцать лет для большинства – вообще страшный возраст: конец событийного периода жизни. Все сделано, дальше будут только дети расти, а родители – стареть: все уже позади. Вот и пьют.
Они миновали памятник Пржевальскому, и Звягин невольно подумал, как тосковал и угас Пржевальский, когда путешествия и открытия остались позади.