Звягин хмыкнул. «Сколько можно жить по общежитиям». Быстро привыкает человек принимать как должное то, что еще недавно казалось сказочно недосягаемым чудом.
– Он так рад! Только немножко огорчался, что не сын.
Вот так. Он еще огорчается, что не сын. Что ж, нормально.
– Передавал вам привет! – торопливо сказала Лидия Петровна.
Ага. То ли передавал, то ли нет. Ну и ладно. Не в этом дело.
Хотел лечь спать обратно, но воспоминания не отпускали, он подумал – и позвонил Джахадзе.
– У нашего подопечного дочка родилась, – сообщил он.
– У которого? – не понял Джахадзе.
– Которому ты «Волгу» дарил, товарищ князь.
– А почему он телеграмму не прислал? – вознегодовал Джахадзе.
– Ну, объяви ему кровную месть. Не буйствуй, у парня и так хлопот хватает, ему не до нас. Ответь-ка: я к тебе года два в гости собирался так, может, угостишь шашлычком?
– Вчера замачивать надо было! – трагически сказал Джахадзе.
– Не делайте из еды культа. Через час приеду.
Джахадзе был выспавшийся, свежий, до синевы выскобленный; он успел сгонять в кулинарию и шашлыки крутились в шашлычнице, распространяя аромат, а сам хозяин в тельняшке (которую он называл «кухонной») колдовал с пахучими горными травками.
– А здорово мы с тобой это дело провернули, – самолюбиво сказал Звягин.
– Телеграмму надо ему послать, – волновался Джахадзе.
– Ни в коем случае, – отмел Звягин. – И не напоминать. Самое лучшее, если он вообще о нас забудет.
– Не забудет.
Шашлык был превосходен, по мнению неприхотливого Звягина, и никуда не годился, на взгляд взыскательного хозяина.
Джахадзе торжественно встал за столом и запел дифирамбы.
– Соловей-оратор, – сказал Звягин. – Ерунда. Я, пока сейчас к тебе ехал, пытался сосчитать, сколько здесь людей было замешано. Моя роль маленькая – вроде соединяющей шестеренки…
– Ты был дирижер! – оповестил Джахадзе. – Ты был… вождь!
– Поставь мне памятник, – предложил Звягин. – Я с него буду пыль обтирать. По субботам. Ты вчерашних «Известий» не читал? Там статья об инженере, который ослеп. Врачи отказались – случай безнадежный. Так он сделал себе такой прибор, что не только видеть – читать может. За двадцать шестое марта, посмотри.
– В двенадцатой больнице Сережа провел гемабсорбцию при шоковом состоянии – первый случай, – сказал Джахадзе. – Что ты делаешь, кто запивает шашлык молоком?!
– На парусных военных судах матросы получали полтора фунта мяса в день, – сказал Звягин. – Во были крепкие парни. Правда, их пороли линьками.
1. Соблюдайте правила пользования метрополитеном
«Тысячу лет назад норманы сеяли пшеницу на юге Гренландии. Не изменись климат, в Ленинграде сейчас вызревали бы персики. И даже в декабре в больницах было бы не меньше двадцати градусов, что вовсе не плохо…»
Эти праздные размышления, простительные для уставшего за дежурство человека, а Звягину вообще свойственные, развития не получили. Сойдя с эскалатора, к выходу из метро двигалась перед ним молодая пара и, судя по коротким движениям голов, упакованных в шарфы и ушанки, скорее ругалась, чем ворковала. Неожиданно после особенно выразительного кивка, подкрепленного соответствующей жестикуляцией, юноша как подрубленный пал на колени и, содрав шапку, замер так с простертыми руками в позе крестьянина, пытающегося всучить челобитную поспешающему по государственной нужде царю.
Девушка обернулась с презрительной усмешкой и удалилась гордо. В толпе образовалось небольшое завихрение: сдержанные ленинградцы огибали фигуру. Звягин ткнулся коленом в спину отчаявшегося ходатая и осмотрел сверху русую круглую голову с недоброжелательным любопытством. В следующий миг юноше показалось, что к его воротнику приварили стрелу подъемного крана: он был поднят в воздух и, слабо соображая, что происходит, висел краткое время в руке Звягина, пока не догадался распрямить поджатые ноги и утвердиться на них.
– И давно у тебя такая слабость в коленках? – осведомился Звягин.
Тот безуспешно рванулся.
– Репетиция любительского спектакля? – глумливо продолжал Звягин. – Гимнастические упражнения для умственно отсталых?
– П-пустит-те…
– А еще жалуются, плохо у нас шьют: воротник никак не отрывается. Ты в школе учился?
– Да ч-чего вам!..
– Смирно! Тебя учили, что лучше умереть стоя, чем жить на коленях?
Пойманный раздернул молнию куртки с явным намерением оставить ее в руках мучителя, как ящерица оставляет хвост, но деревянной твердости пальцы сомкнулись на его запястье.
– Что вам надо? – в бессильном бешенстве процедил он.
– Чтоб ты не нарушал закон, – последовал неожиданный ответ.
– Какой?!
– Нищенство у нас запрещено. Не надо клянчить подаяние – а именно этим, судя по архаичной позе, ты занимался. Причем во цвете лет, будучи на вид вполне трудоспособным.
Не внемля отеческим увещеваниям, воспитуемый оборотил перекошенное от унижения лицо и посулил Звягину много отборно нехороших вещей.
Свободной рукой Звягин порылся в висевшей через плечо сумке и протянул желтую таблетку:
– Проглоти и ступай, оратор.
– Что это? – машинально спросил юноша.
– Амитриптилин. Прекрасно успокоит твои нервы. Не волнуйся, я врач, а не торговец наркотиками.
Молниеносным движением он сунул таблетку в приоткрывшийся для ответа рот и шлепнул ладонью снизу по подбородку: рефлекторный прыжок кадыка указал, что таблетка проскочила к месту назначения.
– Свободен. И не повторяй свои фокусы часто – штаны протрешь.
Тот постоял секунду, читая лицо Звягина, но не нашел в нем ни издевки, ни сочувствия: так, легкую снисходительность.
– Я не повторю, – тихо и многозначительно молвил он. Поднырнул под плюшевый канат и поехал вниз.
На истертом бетоне осталась серая кроличья ушанка. Звягин хмыкнул, оглянулся и последовал с нею за удалившимся владельцем.
Из черноты тоннеля дунуло ветерком, поезд приблизился, слепя расставленными фарами и сияя лаковой голубизной, когда из подровнявшейся толпы выдвинулся подопечный и поставил ногу на край платформы, как отталкивающийся прыгун.
Вторично стрела крана подняла его за воротник и отнесла на безопасное расстояние. С утихающим басовитым воем проскользил тормозящий головной вагон, проплыло в кабине повернутое лицо машиниста, на котором начали с запозданием проявляться, как на фотопластинке, признаки испуга.