— Я за!
У Клыка недоуменно ползут вверх брови, и я бросаю на него многозначительный взгляд.
— Спасибо! Отличная акция. Как раз то, чего нам не хватало для полного счастья! Делайте с нами все, что хотите. Меняйте до неузнаваемости!
110
— Классно, — одобрительно заявляет Надж, оглядывая со всех сторон мою новую джинсовую куртку. На спине, конечно, придется сделать две прорези для крыльев, но в остальном и вправду классно.
В свою очередь, я смотрю на нее и расплываюсь в улыбке от уха до уха. Она похожа на кого угодно, только не на Надж. Ее каштановую мочалку подстригли и распрямили по последнему писку моды. Тут и там высветленные шелковистые пряди стильно обрамляют ее смуглое личико. Такого преображения и представить себе было невозможно. Настоящая Золушка: из чумазого подростка — прямо в супермодели! Как это я раньше не замечала, что у нас подрастает такая красавица! Если, конечно, ей дано будет подрасти…
— Смотрите на меня! — вертится перед зеркалом Газман, с головы до ног, то есть, буквально до кроссовок, обряженный в армейский камуфляж.
— По мне, на все сто! — я поднимаю вверх оба больших пальца.
Амбарного вида секондхенд-лавочка преобразила нас до неузнаваемости. Пушистую голову Газзи искупали в перекиси водорода, по бокам обрили, а макушку намазали гелем, накрутили из выбеленных волос пипочек и покрасили кончики в голубой цвет. Но он хандрит:
— Я же просил выбрить на затылке «Куси меня».
— Нет, никаких «куси»! — торможу его деланно строгим голосом.
— А Игги-то в ухо серьгу вдели…
— Нет, я сказала!
— Всем можно, а мне нельзя!
— НЕТ! Еще раз повторить?
Он обиженно пыхтит и отходит к Клыку. Клыка тоже обрили, чуть не наголо, оставив только одну длинную прядь, которая пижонисто падает ему на глаза. Ее тоже чуть-чуть подсветлили. Рябая, в разных оттенках коричневого, она точь-в-точь похожа на хохолок ястреба. Ни хрена себе совпадение! В довершение перемены стиля он поменял свой старый черный ансамбль на новый черный ансамбль.
— Мне вот это нравится, — Ангел сняла с вешалки какие-то рюшечки и оборочки и кокетливо прикладывает их к себе. Я уже экипировала ее в новые, цвета хаки, штаны и футболку и мы уже остановились на пушистой голубой курточке.
— Мммм… — рюшечки вызывают у меня серьезные сомнения.
— Макс, ведь правда хорошенькая юбочка, — уговаривает она меня, — пожалуйста.
Интересно, играет уже Ангел со мной в свои гипнотические штучки, или еще пока нет? Ее широко раскрытые глаза смотрят на меня по-ангельски невинно.
— И Селесте тоже очень нравится.
— Видишь ли, Ангел, я не очень понимаю, где ты будешь носить эту балетную пачку, особенно притом, что мы все время от кого-нибудь удираем.
Она понуро оглаживает пачку и неохотно соглашается.
— Ну что, мы готовы? — нетерпеливо спрашивает Игги. — Я не говорю, что мне здесь уже надоело, но…
— Ты, случайно, пальцы в розетку не засунул? — хихикает Газ.
Иггины соломенные волосы, и правда, стоят торчком. Концы его воинственного гребня покрашены в цвет воронова крыла.
— Что, торчком стоят? Дай-ка я потрогаю, — любопытствует он, с удовольствием ощупывая себе голову. — Клево!
Я и оглянуться не успела, как ему прокололи ухо. Тоненькое золотое колечко серьги — вот все, за что мне пришлось заплатить.
Обновленные, как заново родившиеся, выходим обратно на улицу. Уже смеркается.
Я чувствую себя свободной и счастливой. Зуб даю, даже Джебу меня теперь не узнать. Там, в «Ю-До», стилистка подняла мои косы и одним махом их отчекрыжила. Больше в полете они не будут лезть мне в глаза. Не будут на бегу забивать мне рот.
Но это далеко не единственное новшество. Половина головы у меня теперь ярко розовая. К тому же, невзирая на мои протесты, мне покрасили все, что только можно было покрасить: ресницы, веки, брови, щеки, губы. Так что я вышла на белый свет в полной боевой раскраске. Любой даст мне теперь лет двадцать, не меньше. Особенно притом, что и росту во мне под метр восемьдесят.
— Вон там парк, пойдемте, — показывает Клык.
Хорошее местечко. И темно, и места для разбега достаточно. Через пять минут мы уже поднимаемся над городом, оставляя позади его шум, огни и суету.
Какое счастье снова раскрыть крылья и дать им волю! Какое счастье снова почувствовать себя быстрой и легкой. Такой, какой на земле мне быть не дано.
Радуясь каждому движению, я лечу, выписывая в воздухе широкие круги, дыша полной грудью и подставляя ветру свою коротко стриженную голову.
Парикмахерша сказала, этот стиль называется «ветры Манхэттена».
Кабы она только знала…
111
Летим под облаками — до них рукой подать. Отсюда ясно видны очертания Манхэттена. Восточная Река отделяет его от Лонг-Айленда, и этот длинный остров много больше самого Нью-Йорка. Резко очерченная линия океана кучерявится белыми завитками барашков на гребнях разбивающихся о берег волн.
Где-то через полчаса внизу показалась черная полоса пляжа. Никаких огней. А где нет огней, там и людей нет. Клык сигналит посадку. Идем на снижение. От перепада высоты голова радостно кружится, как от шампанского. Приземляемся на мягкий мелкий песок.
— По-моему, порядок, — роняет Клык, осмотрев берег.
Пляж здесь дикий, ни ресторанчиков, ни автомобильных стоянок, ни курортных пансионов.
Эта узкая песчаная полоска похожа на укрепление, словно нарочно построенное каким-то великаном: здоровенные валуны по обоим концам и гряда таких же валунов вдоль берега ярдах в тридцати от воды. Похоже, здесь безопасно: природная крепость, да и только.
Скидываю с плеч рюкзак и извлекаю из него всякую снедь нам на ужин.
— Располагайтесь. Здесь нам и кров, и стол.
Интересно, что слышат наши в моем голосе? Облегчение или плохо скрытый горький сарказм? Раздав ребятам еду, устало опускаюсь на толстенную колоду, вымоченную соленой океанской водой и набело высушенную солнцем.
Не проходит и двадцати минут, а мы уже построили нашу заветную пирамиду и свернулись калачиком под прикрытием валунов. Песок такой мягкий, что не надо никаких матрасов.
Все уснули, а я какое-то время еще размышляю про загадочные слова, услышанные прошлой ночью. Интересно, что имел в виду Голос, когда сказал, что пришло мне время учиться? Но постепенно мысли мои смешались. Меня точно темной волной накрыло и затянуло в сон. В полудреме слышу обрывки разговоров на каком-то непонятном мне языке.
И вдруг Голос произносит отчетливо и ясно: «Это, Макс, тебе непременно надо знать. Непременно».