– Так вот, о чем бишь я… Да, о сериале про женское возрождение. А в конце тот, кто у бедной женщины все отобрал и выгнал на улицу, волосенки на голове рвет и на коленях приползает. Это уж как правило! Ну и все прочее люблю – не могу. Ты так же, что ли, хочешь?
– Нет. Ничего я такого не хочу, все гораздо проще. Я не могу жить с мужчиной, который меня предал, только и всего.
– Да, кстати, мы вчера говорили с папой. Он сказал, что никакой второй семьи у него нет. Сын есть, а семьи нет. Ну, он просто ездит туда, навещает его…
– Я не верю, Саш. Молчал же он десять лет.
– А я вот, например, верю! Нет у него никакой семьи! Семья – это мы! Ты, папа, я и Машка! Ну а ты чего молчишь? – живо обернулась она к сестре. – Хватить жрать курицу, включайся уже, не тормози!
– М-м-м, – быстро закивала головой Машка, пережевывая. – Да, мам, Сашка права. А если ты будешь на своем неверии так упорствовать, то чем черт не шутит насчет второй семьи? Может и появиться! Ты ж место освободила, а такие тепленькие местечки надолго пустыми не остаются! Папа же не евнух, правда? Он у нас красавец-мужчина, свободные тетки сами толпой налетят!
– Вот именно! – со смаком поддержала сестру Сашка. Даже удовлетворенно головой кивнула, будто сестра только что оттарабанила заранее выученный урок. – Жизнь есть жизнь, никуда от нее не денешься. Ты что, хочешь, чтобы злая мачеха нас из дома выгнала? И ведь выгонит, не сомневайся! А нам тут втроем тесновато будет, мам!
– Ну, все, хватит юродствовать! Что-то вы слишком далеко зашли. И вообще, мне этот разговор не нравится. И ваш тон ужасно не нравится! Очень обидный, я такой, по-моему, не заслужила! Не забывайте, что вы не с чужой теткой, а с матерью разговариваете!
– Прости… Прости нас! – быстро глянув на Сашку, торопливо и успокаивающе заговорила Машка. – Может, мы и впрямь перегнули малость! Но ты нас тоже пойми, как нам тебя еще образумить? Мы же тебя любим. И папа тебя очень любит, он сам сказал! А тон – это да, наверное, реакция на стресс. А вообще мы ж не такие, ты знаешь…
– Знаю, Машенька. Потому мне и удивительно. И ужасно непривычно, будто девочек моих подменили.
– А тебя тоже будто подменили, – тихо проговорила Сашка, не поднимая глаз от тарелки. – Нет, ты и впрямь какая-то другая стала. Такое чувство, что ты совсем в себе не уверена и не понимаешь, куда тебя несет. Остановись, пожалуйста, пока не поздно. Жизнь на месте не стоит, все и впрямь может в одночасье в плохую сторону повернуться. А кстати, новость слышала? – подняла она вдруг оживившееся лицо. – Про Петра Яковлевича Горского.
– Нет. А что с ним случилось?
– Так он вчера Стеллу из дома выставил и даже успел на развод подать! Не понимаю, зачем ему эта бодяга была нужна – сначала разводиться с тетей Надей, потом на Стелле жениться, потом опять разводиться. Пожилой человек, а будто в игрушки играет. Видишь, как у некоторых все быстро с этими вопросами решается? Ты чего так побледнела, мам?
– Нет. Ничего. Искренне ему сочувствую.
– А чего ему сочувствовать? Если уж кому и сочувствовать, так это Стелле. Не успела, бедняжка, досыта хорошей жизни вкусить. Придется обратно в свою Мордоплюевку ехать. Так-то она ничего девчонка, прикольная.
– Саш, я удивляюсь, откуда из тебя этот цинизм ползет? Вроде раньше не замечала.
– Это ты про что? Про сочувствие к Стелле? Да ладно, дело житейское. Подумаешь, захотела девчонка пожить хорошо. Сейчас большинство таких, мам. Погоди, стоит Горскому свистнуть, еще сотня желающих прибежит.
– И ты бы прибежала?
– Я – нет. Вы же нас с папой по-другому воспитали, на своем примере. Нет, я уж по любви как-нибудь. Хотя желательно с материальной подоплекой.
– А без подоплеки – никак?
– Хм… Ничего не могу тебе сказать. Но лучше все-таки с подоплекой.
– Не знаю. Наверное, я и впрямь как-то неправильно живу. То есть в материальном смысле – неправильно. Мама нас со Снежаной одна воспитывала, и мы очень скромно жили. И одета я была из рук вон. Юбка да пара кофточек – все наряды. Но это не помешало нам с папой любить друг друга. Я любила его и не думала, кто он, что он, чей сын, богатые ли у него родители. Просто – любила, понимаете? Скажи мне тогда – отдай жизнь за Игоря, и отдала бы, не задумываясь. Да и потом тоже…
– Ну, вот видишь! Это ж грех – такой любовью пренебрегать! Вот и люби себе дальше. Поедем домой, а? И папа переживает, всю ночь не спал. Ну глупо же, честное слово!
– Я-то как раз любовью не пренебрегла, Саш. Это он пренебрег. А это вдвойне больнее.
– Ой, ну что за гордыня? В конце концов, обидчику всегда хуже, чем обиженному. Выходит, что ты гордая, а он так, дерьмо собачье? Он же повинился перед тобой, раскаялся, прощения попросил. А тебя вдруг понесло ни с того ни с сего с гордыней…
Ирина вдруг почувствовала – выдохлась. В отчаянии опустила глаза, с трудом сглотнула набежавшие слезы. Нет, отчего они никак не могут ее понять, весь разговор идет по одному и тому же кругу, и каждый круг еще больше отдаляет их друг от друга.
Доченьки, милые. Наверное, и это надо принять как новое откровение. И любить вас такими, не принимающими. Когда сами полюбите, может, и поймете…
– Мам, ты чего? Плачешь, что ли? Извини, мы не хотели тебя обидеть. Поверь, не такие уж мы эгоистки, нам просто и тебя, и папу жалко одинаково.
– Нет. Я не плачу. Я все понимаю. Просто… может, и в самом деле сменим тему? Давайте лучше чай пить! У меня ж еще оладушки есть, такие замечательные получились! Я сейчас…
Подхватилась, незаметно смахнула слезную сырость, образовавшуюся во внешних уголках глаз, поставила на стол тарелку с оладьями, нажала на кнопку электрического чайника. Все-таки когда суетишься – как-то проще. Еще и телефон на подоконнике заверещал, и к нему можно в суете кинуться.
– Да, Оль, привет. Нет, не дома. Я у тетушки. Мы тут с девчонками. Домой? Я не поеду, Оль. Да, правильно думаешь.
Сашка сидела, навострив ушки и прислушиваясь к разговору. Машка без пригляда сестры не растерялась, уже успела уплести пару пухлых оладушек. Ольга же продолжала свой пристрастный допрос в трубку:
– Значит, решилась все-таки? А ты как, навсегда или просто немного попугать?
– Я никого не собираюсь пугать. Не умею играть в эти игры, ты же знаешь.
– Да, я помню, ты у нас девушка шибко бескомпромиссная. Что ж, все понятно с тобой. Давай, диктуй адрес.
– Какой адрес?
– Ну, где ты там окопалась?
– А ты что, хочешь сюда приехать?
– А что, нельзя?
– Ну почему же? Пожалуйста: улица Папанина, восемь…
– Это на Маяке, что ли?
– Ну да.
– У-у-у, в какую тмутаракань забралась. А что там девчонки делают? Неужели, как декабристки, за матерью в сибирские рудники последовали?