А потом налетели птицы.
Их было много, тысячи, возможно, сотни тысяч, и они, возникая невесть откуда, летели к кораблю. Лебеди, одни только лебеди, никого, кроме лебедей. Лебеди белые, как небо в жару, и лебеди черные, словно земля после дождя, лебеди длинношеие, широкоперые, лебеди, кричащие жалобно и рвано; они летели со всех сторон, ударяясь грудью о металл обшивки и опадая на землю, они взмывали ввысь и падали на корабль, сложив громадные крылья… они налетали волнами, строго чередуясь: белые, потом черные, потом снова белые, и опять черные… и в воздухе метался и никак не мог утихнуть ураган кружащихся перьев, а по обшивке, все более густея, стекала, окрашивая грузовой космолет в прогулочные тона, яркая птичья кровь…
Именно тогда Джанкарло и приказал задраить люки.
Он уже не думал о тех десятках тюков и мешков, что остались непогруженными. Ему более всего хотелось сейчас покинуть поскорее это сумасшедшее место, эту сошедшую с ума планету, некогда называвшуюся Землей.
Покосившись на политического руководителя, капитан, не задавая вопросов, распорядился готовиться к взлету.
И когда поток птиц иссяк, а земля, утратив цвета, стала тихой, спокойной и черно-белой, когда, разогревшись, заурчали двигатели и громадина грузового космолета содрогнулась, отрываясь от тверди, сквозь глухую немоту и безмятежье вневременья Лебедь услышал:
– Мы здесь… Отзовись… Нам плохо…
…и попытался открыть глаза.
Открылся только один. Всего лишь на миг. Неясное колебание было вокруг, густо-масляное, полупрозрачное, гасящее все цвета и звуки. Лишь отголоски слабых шорохов долетали до него, все истончаясь и истончаясь; лишь отсветы неразличимых теней и бликов смутно изгибались перед взором, все расплывчатее и расплывчатее.
– Мы здесь… мы с тобой… помоги нам…
Он попытался ответить — и не сумел, попытался стряхнуть оцепенение — и не смог…
Лебедь… Кто?!
Все было тускло. Потом стало темно.
Тепло и мягко.
Не было кому откликнуться на шуршащий зов…
Лишь на малое мгновение дух Лебедя сумел, прорвавшись сквозь извечное ничто, вернуть слабенькое подобие жизни майору Въяргдалу Нечитайло.
Мертвой, раскрошенной голове, плавающей в формалине.
…И рев двигателей погасил жалобный шепот.
Корабль шел к орбите. Ремонтники не подкачали. Механизмы вели себя нормально, на автоматику тоже грех было жаловаться. Правда, системы автопилотажа смогут включиться лишь после выхода в открытое пространство, но это уже входило в сферу полномочий капитана и никак не затрагивало полковника и доктора искусствоведения Джанкарло эль-Шарафи.
В кают-компании было тепло и уютно. Настолько, насколько сие вообще возможно на дряхлом, практически вышедшем в тираж сухогрузе. Половина членов экипажа, свободная от стартово-орбитальных хлопот, сидела у иллюминатора, вытянув ноги к псевдоогню, рассыпавшему по мрачной пещерке камина пунцовые блестки. Все было как дома… или почти как дома; напряжение последних дней мало-помалу отступало не без помощи горячего грога, с толком и тщанием приготовленного роботобарменом. Хотелось дремать. Но еще больше хотелось глядеть в овальное стекло, где, медленно уменьшаясь, висела покинутая планета.
Золотистая дымка нежно опутывала сине-зеленый шар; он удалялся без спешки, неторопливо, и в теплых тонах его отблесков не было и намека на давешний черно-белый кошмар. Вполне можно было предположить, что все минувшее было не более чем кошмарным сном. Шар был уже далеко, но еще и близко, на него хотелось смотреть не отрываясь, и они смотрели…
Тот, который помоложе, еще не вполне отошел от давешней выволочки. Джанкарло знал за собой такой грешок: когда он того хотел, люди пугались. Откуда бы что? Все-таки две трети жизни он прожил вполне интеллигентно, можно даже сказать — богемно. С другой стороны, покойный падре обладал подобным даром в неизмеримо большей степени, а наследственность, что бы кто ни говорил, великая штука!
Но полковник эль-Шарафи уже не сердился на салажонка.
Рапорта, пожалуй, не будет. Парнишку можно понять, а значит, и простить. Тем паче элементарная порядочность не позволяла бывшему интеллигентному человеку с докторским дипломом ломать судьбу только-только начинающему жить пареньку. Сердце — не камень. Если уж останки дезертира летят в пустом отсеке для почетного погребения, то нет никакого резона отказать в снисхождении неопытному и туповатому мальчугану, все же старающемуся расти и развиваться…
– Прекрасный пунш! — Джанкарло отставил чашку и вкусно, с медленной грацией истого ценителя, облизал губы. — Вы не находите, лейтенант?..
Впервые после выволочки ко второму помощнику обратились вполне по-человечески, почти что дружески. И уж во всяком случае с намеком на возможное прощение.
Лейтенант несмело улыбнулся:
– Так точно, господин полковник! Пунш отменный!
Он трепетал и благоговел перед этим молчаливым человеком, являющимся не просто аж полковником, да еще и политического надзора, но и личным секретарем самого Его Превосходительства пожизненного Президента, почти равного, в его цыплячьем понимании, самому Господу Богу. В полное же оцепенение ввергал юнца титул доктора. В простоте душевной паренек полагал искусствоведение чем-нибудь еще более крутым, нежели грозный, вездесущий и не бросающийся в глаза политический надзор.
– Так-то, дружок, — счел возможным снизойти до отеческого тона эль-Шарафи. — А кстати, что это у вас там?
Поеживаясь в ожидании вполне возможных очередных осложнений, юноша поспешно передал начальству потрепанную разбухшую книжицу, которую только что безуспешно пытался листать.
Неужели не пронесет? Ведь это же просто сувенир на память о полете. Трофей с поля боя. Не может же суровый господин доктор подумать, что это было мародерством? Лейтенант ни у кого не отнял книжку. Он просто поднял ее с земли, вынул из холодеющей руки старика, впившегося в нее мертвой хваткой. Тогда еще подумалось: ни фига себе! Чего этот-то в бой полез?.. А потом — с еще большим изумлением: и на хрена ж ему вообще книжка?..
Старик был слеп.
– «Дхьотъхья об Огненном Принце», — с трудом разбирая буквы, почти исчезнувшие в бурых пятнах, прочитал вслух полковник. — Насколько я понимаю, трофей?
– Так точно.
– Ну что ж, хвалю! — снисходительно кивнул доктор искусствоведения.
Он был доволен. Не кинжал, не побрякушка, не диковинка какая-нибудь. Книга! Паренек не только меломан, но и потенциальный книголюб. Чем черт не шутит, может быть, из него и выйдет со временем толк.
– И кому же вы собирались это презентовать, а?
– Ляле… — мучительно краснея, выдавил летеха и тотчас испуганно поправил сам себя: — Виноват, маме, господин полковник!
Смущение лейтенантика было искренним и милым.