Окна же заселенных уровней были затворены намертво; незачем было смотреть вниз, да и не хотелось, тем более что все окна, кроме бойниц, были заперты. Лишь те, чей черед выпал заступить на шухер, сидели в тесных проемах, сторожко вглядываясь в происходящее под башнями, ловили малейший намек на угрозу. Лица парней, одетых, как и подобает в военное лихолетье, просто и невычурно — легкие тренировочные брюки напуском на кроссовки и безрукавки коричневой кожи на голое тело, — были сосредоточены и не обременены печатью раздумий: не выслужив хотя бы тоненькую рыжую цепочку, не имеешь права и размышлять.
Пусть думает лошадь. У нее голова большая.
Или пахан. На то он и пахан.
Но лошади паслись сейчас вдалеке от башен, стреноженные и поставленные под надежный присмотр. Не хозяйский, нет. Они чувствовали беду и ржали, выкликая хозяев, но тщетно…
Конюшни были захвачены еще в первый день, с лету.
А тот, кому полагалось думать за всех, думал. Напряженно и сосредоточенно. И никак не мог придумать ничего. И оттого медленно стервенел.
Ибо надежды не было.
К полудню пятых суток осады хаза скисла по жизни, и кодле, почти всей, от седоусых козырей до последней, не нюхавшей еще серьезных разборок сявки, сделалось очевидно, что ловить уже нечего.
Умные фраера не пошли на приступ. Они путем прикинули, каково станет рубиться в хитрых закоулках хазовых переходов и путанице галерей. И поступили мудрее: попросту обнесли все три башни хазы невысокой стенкой в человеческий рост, за пару часов накидав ее из битого кирпича и перекрученных обрезков арматуры, а потом оцепили их по периметру кольцом лучников и принялись ждать, зорко контролируя оба подъезда и сбивая стрелами взмывающих из окон почтовых голубей.
Последний турман хазы был сбит на третий день осады.
Тогда же, окончательно врубившись в расклад, пахан приказал рыпнуться внаглую. В этом был определенный смысл: навязав фраерам рукопашную, можно было надеяться сделать их вмокрую до того, как лучники успеют вписаться в гасиловку. А потом вызволить лошадей и дернуть за атасом в хазы Поскота. Слабая надежда, в натуре, и все же…
Поэтому рыпнулись без гнилых понтов, с яростным нахрапом отрицаловки, врезались в мгновенно сомкнувшиеся ряды осаждающих — и откатились вспять, к подъезду хозяйственного корпуса, оставив на пыльных вздыбинах треснувшего асфальта пятерых самых борзых из шпанки и даже одного козырного, поймавшего, несмотря на крутую выучку, длинное фраерское перо в бок.
Фарта не вышло. Контратакуя, фраера погнали давшую ноги братву, не давая опомниться, и на плечах бегущих ворвались в холл хозяйственного корпуса. Территория хазы сократилась ровно на треть, хуже того, накрылись кладовые с прикидом, железом и, главное, со жратвой. Вторые сутки там копошатся группки фраеров, перебирая и распихивая по телегам трофеи.
Утрата конюшен лишь предвещала полный звездец. Потеря хозкорпуса сделала его явственно ощутимым.
Но самое страшное: к полудню, отыскав заветные места по наводке ссучившихся в момент лохов из поселка, осаждающие перекрыли водопровод. Как раз накануне нежданно упавшего на зону зноя…
Теперь разве что шпанюки-шестерки, едва-едва выбившиеся в люди из лохов, и то не все, а самые тупые, могли питать какую-то надежду. Да еще пидоры. Но они, мало терявшие при любых вариантах, ни на что и не обращали особого внимания, а суетились под клиентами в обычном темпе, словно и не замечая тяжелой тишины, пропитавшей духоту коридоров.
Братва расползлась по нарам, глуша тоску, и то тут, то там время от времени возникали — пока еще сквозь стиснутые зубы — тихие, шепотливые, но очень нехорошие базары…
Катили на пахана. И ему было известно об этом.
В три пополудни у первого подъезда протрубил рог: фраера изволили наконец прислать парламентера.
Спустя несколько минут безоружный фраерок с белым флагом был встречен у входа и препровожден в башню.
А в четыре пахан объявил сходняк.
Кряжистый и седой, с малоподвижным, почерканным бугристыми шрамами лицом, прикинутый строго по закону — в единственный на хазе костюм с галстуком в тон, он сидел под мраморным изваянием Хранительницы, возвышающейся в межоконном проеме, и медленно оглядывал собравшихся.
И сквозь тяжелый прищур набрякших век наряду с беспокойством сквозила гордость.
Было чем гордиться! Лучшая кодла зоны, не имеющая равных даже среди дурных хаз на той стороне залива, сидела именно за этим столом; пахан расчетливо не жалел дувана, сманивая к себе всякого, чье имя прогремело на толковищах; умный, он жертвовал долей, приобретая неизмеримо большее. Недаром паханы ближних хаз, да и не знающие закона блатные Поскота все опасливее и опасливее косились на венчающую бульвар почерневшую от давнего огня корону трехбашенной хазы.
Отборные урки сидели здесь — все, как один, невзирая на удушливую жару, затянутые в кожу, соответственно случаю, все — с массивными цепями на мощных шеях, почти все — с золотыми же браслетами.
Иным из них не западло было бы и основать собственную хазу: на первый же свист отозвалось бы немало братвы. Однако же доныне такого не бывало ни разу, и этим тоже по праву гордился пахан. И хотя облом последних дней изрядно поколебал веру братвы в паханский фарт, но пока что авторитеты, все до одного, привычно опускали глаза под пудовой тяжестью взгляда того, кто возглавлял стол.
А перед ними, спиной к двери, стоял посланец — парень в начале пути, не более пятнадцати весен от роду, но до краев наполненный силой. Меховая, из шкуры дикого дворового кота безрукавка чуть прикрывала широкие плечи, и еще были на нем узкие брюки, некогда именовавшиеся джинсами. Они были ветхи, но посланец, видимо, гордился ими и не раз уже обновлял, ставя на прорехи домотканые заплаты.
И был он единственным, не опустившим глаза под изучающим прищуром пахана.
– Говори! — дозволил пахан.
Посланец расправил плечи и стал словно бы выше ростом.
– Так говорит Старшая Сестра! — начал он, и с каждым словом голос его делался все звонче. — Люди правды пришли не по ваши жизни. Люди правды хотят выкупа. Тогда они уйдут.
Братва коротко переглянулась.
И сам пахан чуть приподнял бровь, изумленный.
Выкуп?! Неслыханное дело! Не было такого, чтобы фраера наезжали на бригадных, потому они и фраера. Ужели мир перевернулся? Но если так, то, значит, ничего не потеряно и зря погибли кореша на разборке. Выкуп есть выкуп, и фраера ответят потом…
– Чего не хватает людям квэхва? — доброжелательно улыбнулся пахан. — Есть у нас прикид — можем поделиться. Найдутся и лишние лохи, способные пахать…
И вновь братва перекинулась многозначительными взглядами вполприщура.
Умен пахан! Самое ценное, что держит хаза, назвал он, не затягивая базара, но и самое бесполезное для фраеров. Кому неведомо, что прикид козырных не носят они, лохов же не держат и не желают держать?