– Мы пришли, — гудит из-под маски, и бесстрастность голоса под стать неподвижному равнодушию личины. — Это не наша разборка, и масть не хотела вписываться в нее. Но духи нар сказали нам: не оставайтесь в стороне. Свои базары вы решите потом, сказали они, а сейчас пришло время масок и железа!
Рывком он срывает с себя поддельное лицо. И люди, стоящие в строю — немногие, те, кому довелось повидать мир, — удивленно округляют рты.
Это не кто иной, как сам Колян Глухой, владетель семи башен, берущий долю на общак с половины Поскота; даже паханы центра прислушиваются к слову его, а на толковищах нет такого, кто посмел бы сказать против. Раньше были. Теперь нет. Прозвище же Глухой получено им еще в юности, ибо и тогда уже был он глух к мольбам о пощаде.
– Бля буду! — тяжелым кулаком бьет себя в грудь Колян, и в глазах его клубится дым терьяка, выкуренного паханом перед битвой. — Бля буду!
Жуткая клятва хаз, выше которой нет ничего для людей, обитающих в башнях, впервые звучит здесь, под вольным небом степей и развалин. Впервые со дней дальних походов непобедимой кодлы Грозного Йошки.
– Приказывай, начальник! Братва порвет пасть всякому, кто встал против зоны. Потому что катят не по делу и потому что это наша земля!
– Земля-а-а! Земля-а! Я-а-а!.. — возвращается эхо.
– Раздели конницу поровну и встаньте на флангах! — спокойно говорит Лебедь, и в глазах его вспыхивает торжество.
Все оказалось проще простого.
(«Когда слепой увидит, а глухой услышит…»)
– Ждите! — говорит Лебедь людям Земли, пешим и конным.
И, спешившись, идет в шатер под знаменем с белокрылой взмывающей ввысь птицей. Где уже заждался его тот, кого земляне прозвали демоном Жанхаром.
И тот, одетый в комбинезон космолетчика гражданского флота, без знаков различий, обращает к нему близорукий, немного беспомощный взгляд, многократно увеличенный большими очками в тоненькой металлической оправе.
– Уходите, Джанкарло! — говорит Лебедь гостю не зло, но категорично. — Уходите. Разговора не будет!
– Помилуйте, Въяргдал Игоревич, — восклицает демон в комбинезоне, и лицо Лебедя передергивает короткая судорога — не воспоминаний, нет, но намек на них. — Да как же так можно! Я вам заявляю совершенно ответственно, если угодно, как искусствовед со стажем: без собранных здешними аборигенами экспонатов коллекция утрачивает полноту. А следовательно, и смысл!
– Мне плевать на коллекцию, — коротко отвечает Лебедь.
Его тяготит ненужное присутствие этого человека. И он повторяет уже гораздо жестче, чем в первый раз:
– Уходите!
Очки на крупном носу возмущенно вздрагивают.
– Нет уж, позвольте! Я готов пойти и на компромисс… Давайте так, Въяргдал Игоревич!..
Он раскрывает пухлый блокнот и вчитывается в него, напряженно шевеля губами.
– Ну-с, в принципе можно ведь и поладить. Не знаю, что уж вы там себе задумали, да и не хочу знать; возможно, вы просто сошли с ума, но дело не в том. А дело в том, что, на счастье, основные фонды уже собраны и отсортированы. Поэтому предлагаю…
Пухлый палец поднимается вверх.
– Вы: прекращаете устраивать диверсии и даете возможность спокойно заниматься погрузкой; далее: обеспечиваете нас нужным количеством рабочей силы; и наконец: отдаете мне экспонаты, привезенные из Киевского музея религий. Скажите на милость, к чему вашим… э-э… подданным иконы кисти Рублева, к примеру? Со своей стороны я возвращаюсь на Гедеон и докладываю дону Мигелю о вашей героической гибели. И живите себе здесь спокойно, если уж так нравится. Ну, по рукам?..
– Я сказал, Джанкарло, — устало качает головой Лебедь и опускается на циновку. — Разговора не будет!
– Но вы понимаете, что в этом случае вашим хлеборобам придется иметь дело с людьми госпожи Минуллиной? — разводит руками Джанкарло. — А вы же знаете эту фанатичку…
Лебедь усмехается:
– Что ж, пусть попробуют. Ко мне пришли люди башен…
– О, вот как?!
Человек в очках заметно удивлен. И встревожен. Он на секунду задумывается. Затем аккуратно снимает очки и бережно протирает их.
– Ну что ж, — говорит он совершенно спокойно, уже совсем иным тоном, без тени раздражения и запальчивости. — Я вижу, что договориться нам не удалось. Пусть так. Если вы забыли, что такое присяга, майор Нечитайло, позвольте напомнить вам еще кое о чем. Взгляните!
Джанкарло протягивает Лебедю глянцево блестящие стереокарточки.
Тот кидает небрежный взгляд и удивленно приподнимает брови.
– Ну и что? Это пулеметы. Исчезнувшее оружие…
– Так точно, — кивает человек в комбинезоне. — Исчезнувшее. А если я скажу вам, что два экземпляра этого исчезнувшего доставлены мною с Гедеона? По личному разрешению господина пожизненного Президента?..
Лебедь отвечает улыбкой.
– Бред. Оружие непроизводимо в принципе.
И добавляет то, чего никогда не мог понять сам, да и никто не мог, даже наставники в училище, когда пытались разъяснить курсантам, отчего любое, кроме холодного, оружие, будучи собранным, немедленно превращается в липкий порошок:
– Этический индетерминизм.
– Верно. — Джанкарло отвечает улыбкой на улыбку. — И про принцип, и про индетерминизм. Но вы ведь знаете, кажется, про опыты Рубина? Он работал одно время в лабораториях моего покойного батюшки. В том числе и над этой проблемой…
Голос его становится приглушенно-доверительным.
– И вы не представляете, майор, что может совершить всего только одна щепотка боэция, если добавить ее в сплав. Во всяком случае с этическим, как вы сказали, индетерминизмом она справляется без труда…
Джанкарло саркастически пожимает плечами. Глаза его, лишенные очков, вовсе не так уж беспомощны, как казалось.
– Не скрою, майор, серия была мизерна. Два экземпляра на всю Галактику. И оба здесь, со мною. Что скажете теперь?
Лебедь приподнимает голову. На лице его уже нет улыбки.
– Послушайте, господин эль-Шарафи…
Он уже не называет человека в комбинезоне по имени.
– Кто вы все-таки? Искусствовед? Или?..
Тон его враждебен. А ответ звучит по-прежнему спокойно и даже с холодноватым сочувствием:
– Всего понемножку, майор. Отчасти то, отчасти это. В том числе и искусствовед. И смею вас заверить, весьма квалифицированный.
Он дружески подмигивает.
– Я не блефую, майор. Итак, ваш ответ?
– Погодите.
Не обращая внимания на гостя, Лебедь опускается наземь.
Прикладывает ухо к квадрату травы, оставленному в центре шатра меж небрежно набросанных циновок. Вслушивается. А потом поднимается на ноги, и взор его светел.