— Садись в „СААБ“, Оленька, — бросил я по пути взлохмаченной губернаторше.
Оленька презрительно фыркнула, однако вняла моему совету и поспешно водрузила свою прекрасную попу на заднее сидение Оксаниной машины. Я облегченно вздохнул и приблизился вплотную к мамеду, оккупировавшему мою психоаналитичку.
В этот момент Оксана выпала из шокового состояния и заметила, что с ней обращаются не совсем так, как принято в европейских домах. Реакция, естественно, не замедлила последовать.
— Пшел вон, казззел черножопый! — заорала психоаналитичка и, подкрепляя устное внушение, пнула мамеда по голени острым носиком туфли. Взревев, как слон, мамед отпустил мою подружку и с размаху залепил ей мощную пощечину. Слабо пискнув, Оксана упала на коленки и завалилась набок, мгновенно утратив бойцовский задор.
— Зря вы так, мамед, — сурово сообщил я женоизбиенцу и с размаха пнул его ногой в живот — носок туфли провалился едва ли не до позвоночника. — На! Я своих женщин никому не позволяю бить, урода кусок!
От моего пинка торгаш удивленно ойкнул — почти как Оксана несколько секунд назад, сложился пополам, но падать не пожелал, а вместо этого вытащил откуда-то из кармана длинный узкий нож.
— От ты какой! — удивился я. — Ну, тогда на еще! — и зарядил толстяку по затылку кулаком, от чего он рухнул на асфальт.
— Стой, ара, э! Стой! — бешено заорали сзади. Я оглянулся — от соседних палаток уже не шли, а бежали мамедовы товарищи по оружию. Впереди всех неслись, отдуваясь, два грузных мужлана в несвежих фартуках, вооруженные мощными тесаками для разделки чего-то большого и твердого.
Легкая грусть вползла в мою легкоранимую душу: через пять секунд эти двое будут здесь, еще через пять подтянутся остальные, а моя дама раскрыла до максимально возможных пределов свои прекрасные глаза и сидит себе на корточках, застыв как изваяние. Не успеть!
— В тачку, дура! — рявкнул я на Оксану. — Заводи, дура! Бегом!!! — А сам похрустел кистевыми суставами и встал в боевую стойку, надеясь от всего сердца, что мой грозный вид несколько образумит горячих джигитов. Оксана быстренько вскочила и резво загрузилась в „СААБ“ — грубый окрик подействовал. А вот на распаленных мамедов мой воинственный вид не произвел никакого впечатления — они продолжали стремительно сокращать дистанцию, размахивая тесаками.
Нырнув под косой рубящий удар первого торгаша, я резко выпрямился и размашисто шлепнул его в лоб раскрытой ладошкой, жестко фиксируя руку в конечной точке. Это мой любимый айкидошный прием при работе с более грузным противником. Словно налетев с разбегу на шлагбаум, мамед высоко подбросил пятки и почти вертикально рухнул вниз, врезаясь головой в асфальт. Что-то неестественно хрустнуло — изо рта пострадавшего хлынула кровь, обильно орошая подступы к палатке.
Отметив, что движок „СААБа“ заработал, я быстренько бросился вдогон второму поножовщику. Он по инерции пронес свою грузную тушу мимо места неудачного приземления товарища по оружию и успел лишь чуть-чуть притормозить, когда я с разбегу толкнул его обеими ступнями в спину, отправляя в полет метров этак на пять-шесть. Приземление этого экземпляра оказалось более удачным — он проехал на животе по асфальту метра три, обдирая руки, и финишировал, гулко ударившись башкой в жестяной бок контейнера из-под фруктов.
Не дожидаясь, когда остальные обитатели рынка приблизятся на дистанцию, годную для рукопашной схватки, я одним прыжком впорхнул в гостеприимно распахнутую дверцу „СААБа“ и рявкнул: „Гони!!!“
Стремительно рванув с места, „СААБ“ страшно ударил кого-то бампером под колени, забрасывая тело на капот, вильнул вправо-влево, освобождаясь от неожиданного груза, и, выпрыгнув на автостраду, пулей помчался в город. Что-что, а водить Оксана умела на уровне раллийного аса…
Высадив губернаторшу на одной из тихих улочек неподалеку от центра, мы поехали к Оксане, обсуждая по дороге, как лучше на время замаскировать ее замечательную во всех отношениях тачку (весь мамедовский рынок заметил!). По поводу губернаторши, как ни странно, бурного продолжения разговора не получилось. Оксана только горько спросила:
— Ну и что — эта потаскуха лучше меня? Тебе с ней хорошо было, да?
— Ну что ты, что ты! — Я изобразил бурное негодование. — Какой там хорошо! Да и не было там ничего! Просто мы прокатились за город… ээээ…. ну, короче, она собирается вкладывать деньги в одно из наших предприятий… эээ … вот. Ну, я ей и показал…
— Не сомневаюсь! — едко воскликнула Оксана. — Не сомневаюсь, что ты ей показал! Конечно, она молодая, гладкая, не то что я — старуха!
Я выдал сентенцию по поводу прекраснейших качеств Оксаниной души и вообще о ее физическом совершенстве, и она несколько угомонилась. Добравшись до Оксаниного дома, мы пришли к консенсусу: как ни прискорбно, но Оксане придется расстаться с „СААБом“. Мамеды в милицию заявлять не будут — это не их метод. А вот искать „СААБ“ начнут активно — если уже не начали. Потому что, найдя машину, для них не составит труда выйти на всех, кто около нее находился в момент заварушки.
— Пусть это тебя не беспокоит, — покровительственно сказала Оксана, когда мы вошли в холл и, отчего-то смущаясь, сели на разные стороны дивана. — Завтра рано-рано я ее к подружке отгоню, потом звякну кое-куда, и в анналах гаишных компьютеров от моей тачки не останется и следа. А через недельку я получу бабки, вырученные от продажи моей красавицы где-нибудь… ну, скажем, в Нижнем Новгороде. Вот и все проблемы, мой дорогой! Связи решают все!
Я хотел было вякнуть насчет своей „Нивы“: а нельзя ли ее тоже того — убрать из анналов? Что-то мне не понравился нездоровый интерес какого-то гаишного инспектора к моей скромной тачке. Но, едва я раскрыл рот, Оксана шустро придвинулась, обняла меня за шею и начала плаксиво выговаривать за то, что я в последнее время что-то вообще от рук отбился, не люблю ее, не ем глазами при встрече и совсем не домогаюсь ее стареющей (!) плоти всевозможными способами — как бывало раньше. Я всячески опровергал эти обвинения, ссылаясь на чрезмерную загруженность на работе и некстати образовавшиеся семейные проблемы. Оксана все качественнее входила в роль обиженной девочки, и в итоге я почувствовал, что давешняя пресыщенность женской плотью как-то самопроизвольно сходит на нет, а на место ее потихоньку вползает вновь сформировавшееся вожделение. День потихоньку клонился к вечеру, в комнате стоял полумрак, и хныкающая на моей груди психоаналитичка, талантливо игравшая роль несовершеннолетней по возрасту, но вполне половозрелой девушки, вдруг стала мне казаться младшей сестричкой или дочкой, прибежавшей поплакаться в жилетку папе-брату. Тогда эта дочка-сестричка зачем-то забросила свою ногу мне на колени и периодически покусывала меня за мочку уха — очевидно, в качестве дополнения к россказням о свалившихся на ее долю несчастьях. Вот он — опыт многолетней работы в евроклинике высшего разряда! Незаметно для себя я впал в идеомоторную прострацию, страшно возбудился от противоестественной близости половозрелой дочки-сестрички и спустя некоторое время — ей-богу не помню, как это получилось! — вдруг обнаружил, что уже вовсю пластаю повизгивающую от нетерпения психоаналитичку, загнув ее в черте какой немыслимой позе (ее левое колено на моем правом плече, а правая лодыжка вообще где-то у меня на переносице!), рыча, как раненый буйвол, и чрезвычайно резко дергая тазом. Будто и не было четырехкратного спаривания с губернаторшей, вызвавшего чрезмерную усталость, и последовавшей за этим катавасией с автогонками и мамедовскими заморочками. Вынужден признаться, что я вовсе не половой гигант, каковым, несомненно, желал бы быть, а самый обычный среднестатистический понедельный траховик-затейник. В смысле, затеялся, потрахался как следует (раз-другой, ну, от силы третий — и то, если объект траха обладает всеми располагающими к этому ухищрениями), а потом могу неделю существовать с едва прослеживающейся в утренние часы эрекцией — до следующей недели. А тут я с удивлением почувствовал, что совершаю настоящий мужской подвиг, и преисполнился гордостью за свою несомненную принадлежность к славному отряду особей, именуемых в просторечии „е. ри-перехватчики“. Подо мной визжала от удовольствия великолепная леди, я зверски дергал тазом, тонко чувствуя свое могучее присутствие в этой прекрасной плоти, и душа моя пела, забыв о треволнениях дня и предстоящих проблемах.