Итак, мы со Светланой сидели в комфортабельном салоне рейсового автобуса, который с приличной скоростью катил в Минводы, имея на борту 42 пассажира. Мое чудо дремало, положив голову мне на плечо, а я рассеянно щурился в окно, созерцая мелькавшие пейзажи мирной жизни. Спать мне не хотелось — даром что Сыч, все вокруг было как-то непривычно и ново, это будоражило и предвкушало счастливое состояние покоя, веселого времяпровождения. Грудь распирало дурацкое ощущение неплановой радости, хотелось вскочить и заорать:
«Ребята!!! Это же я!!! Я — герой войны, орденоносец, бляха-муха! Вот он, я — живой и невредимый, прошедший огонь и воду, наш совдеповский Рембо! Да нет, что там — круче, сто раз круче! Их Рембо, побывав столь длительный период на этой дурацкой войне, обязательно бы свихнулся или окочурился. Я же живой, не скурвился — так восхищайтесь, рукоплещите! Качайте на руках, пойте речевку, дарите цветы… Нет, цветов не надо. Я еще не скоро забуду тюльпаны под Старым Мачкоем, на которых осталась кровь моего сержанта Лешки Андронова…»
Вокруг были равнодушные, постные лица. Кто-то дремал, кто-то читал газету, иные поспешно отводили глаза, встречаясь с моим ошалелым взором. Мммм-да… Что ж, хренке вами, ребята.
Все правильно — никто меня туда силком не тащил, мог бы и отказаться. В худшем случае выгнали бы из Войск, под суд за отказ от службы в Чечне, по-моему, еще никого не отдали…
Через некоторое время автобус остановился на несколько минут возле какой-то небольшой деревеньки, и мы с женой прогулялись по придорожному базарчику, кишевшему беззубыми бабками, которые торговали чем угодно по ценам значительно выше рыночных. Несмотря на протесты Светланы, я приобрел у одной бабули пироги с картошкой и прихватил по соседству три бутылки пива волжского разлива. Когда автобус тронулся, пирожки были мною незамедлительно съедены в знак протеста против недовольных высказываний супруги по поводу низкого качества пищевых продуктов, приготовленных старыми маразматичками из неизвестно чего специально для таких вот случайных дорожных обжор типа меня. Что ж — Светлана у меня медик, негодование ее вполне объяснимо. Правда, она пять лет работает не по профилю: переводит с английского рецепты, рекомендации, разработки медицинского характера и так далее. Светлана в более-менее спокойный период нашей совместной жизни пыталась как-то склонить меня к оказанию ей помощи на этом поприще — я довольно сносно владею английским, поскольку обучался в школе с соответствующим уклоном. Однако попытки эти обернулись неудачей — я чрезвычайно ленив во всем, что не касается моей профессиональной деятельности.
Проснулся я оттого, что автобус остановился. Небо за окном потемнело — солнце краешком коснулось горизонта, и алая полоса заката била в глаза пугающим пожарным заревом. Во рту было сухо, я облизнул запекшиеся губы, потянулся было за последней бутылкой пива, покоившейся в сетке сиденья напротив, и замер.
Рядом с водилой стояли трое вооруженных чеченцев. Мне стало нехорошо — крепко зажмурив глаза, я помотал головой. Не сон ли это? «Духи» были экипированы как положено — на каждом разгрузка со всеми прибамбасами, за спинами — «мухи», в руках автоматы с «ПББС», [3] на головах шелковые черные косынки.
Я еще раз зажмурился и ущипнул себя за бедро. Видение не проходило. Господи! Откуда же вы здесь, орлы?! На российской территории, за сотни верст от Чечни?
— Всем оставаться на местах! — с типично чеченским прононсом распорядился один из троицы — здоровенный бородатый мужик с горбатым носом. Помимо косынки, его лоб украшала зеленая лента с арабской вязью. — Кто дернется, расстреляю как собаку. — И скомандовал водиле, мотнув стволом в его сторону:
— Давай, поворачивай руль направо.
Водитель не дурак, перечить не стал — автобус тронулся с места и свернул на грунтовку, убегавшую от шоссе в лесополосу. Пассажиры безропотно молчали, не делая попыток протестовать. Какой-то шепоток было возник на задних рядах, но лентоносец зыркнул туда ястребиным взором, и в салоне воцарилась зловещая тишина.
Что ж, к чеченскому диктату у нас привыкли — они до войны давили русаков, где могли, своим превосходством; угнетали, обирали, издевались — это у нас в порядке вещей. Так что сейчас, в самый разгар чеченской бойни, неожиданное появление «духов» на российской территории никого в состояние шока не повергло — в истерику никто не впал и героических бросков грудью на автомат не совершал.
Автобус неторопливо передвигался по грунтовке, петлявшей меж посадок, и вскоре шоссе скрылось за кронами деревьев. Придя в себя, я аккуратно выдернул из рук онемевшей Светланы ридикюль, достал маникюрные ножницы и слегка надрезал обивку сиденья. — Затем я извлек из кармана куртки наши документы, путевки и засунул их под обивку, постаравшись продвинуть как можно дальше, чтобы не прощупывались при поверхностном осмотре. Избавившись от документов, я немного расслабился и даже рискнул высунуться в проход, чтобы повнимательнее рассмотреть захватчиков. Если они помимо тривиального грабежа начнут выяснять, кто есть кто, и найдут наши документы — я в этом автобусе буду первым кандидатом в покойники. Открыв обручальным кольцом бутылку пива, я приготовился пролить содержимое на сиденье: если чехол будет залит, «чехи» почти наверняка не станут его детально рассматривать. Они в этих вопросах крайне щепетильны, чистоплюи хреновы…
Через некоторое время автобус остановился. Выглянув в окно, я обнаружил, что в расположенной неподалеку рощице стоят два тентованных «Урала», возле которых расхаживают десятка полтора вооруженных «духов».
«П…дец, приехали», — зафиксировало сознание праздную мысль.
— Приехали! — подтвердил здоровенный лентоносец и коротко приказал:
— Всем выйти на улицу! Вещи оставить в салоне. Кто не выйдет, пристрелю как собаку!
Пассажиры покидать салон не торопились. Люди передвигались нехотя, несмотря на понукания нервно покрикивающих боевиков, стоящих у двери. Я незаметно вылил пиво на сиденье и теперь стоял враскорячку, ожидая, когда можно будет вылезти в проход.
Поскучав с полминуты, боевик-лентоносец скорчил страшную рожу и гнусаво пообещал:
— Я, бля, вижу, вы ни черта не торопитесь, идиоты! Считаю до двадцати — кто не успеет выйти, расстреляю как собаку! — И для пущей убедительности два раза выстрелил из автомата вверх, продырявив крышу «Икаруса». — Раз, два, три… — На счете «18» салон опустел — пассажиры резво высыпали на улицу и сгрудились у автобуса.
— Внимание сюда! — громогласно объявил здоровенный «дух». По всей видимости, он командовал акцией — его слушались. — Мы, солдаты свободной Ичкерии, производим изъятие ценностей для организации борьбы с российскими оккупантами! После этого будете свободны. Мы не желаем вам зла, но жестокая необходимость поставила нас в такие невыносимые условия, что мы вынуждены пойти на экспроприацию! Поэтому прошу понимать правильно: при сопротивлении — расстрел на месте…
А в это время боевики уже разделились на три группы: первая расставляла пассажиров лицом к автобусу, руками на борт, и сноровисто производила обыск, вторая забралась в салон и принялась ковыряться в оставленных там личных вещах, а третья распаковала багажное отделение и по-хозяйски копалась в сумках и чемоданах, откладывая в сторону то, что, по бандитскому мнению, могло послужить на благо борьбы с российскими оккупантами.